Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 - [54]

- Ну да. Только не какой попало конфеткой, а непременно «Белочкой»! – смеюсь я. – Только пирожок в форме белочки называется лодочкой, а вовсе не то, что сейчас за лодочку выдают – кружок теста пополам свернули и пеките, не заморачивайтесь. Все остальные пирожки перед лодочкой – тьфу! – недостойны в пыли лежать.

- Слышал бы нас кто-нибудь… - завороженно шепчет Дракон, разглядывая на ладони крохотную фитюльку, кокетливо растопырившую углы, - решил бы, что мы спятили. Белочка лодочкой…

- Эх, а я-то надеялась хоть от тебя понимания дождаться! Думала, мужчина твоей профессии поймет высокую красоту старинной формы русского пирожка! Ан нет. И ты не догоняешь.

Я иду мыть руки. Ночная кухня в ресторане – место странное. Есть в нем и что-то от крипты[40], и что-то от морга, и что-то от банка… Вкусные запахи витают здесь, словно привидения, понемногу исчезая, чтобы, вопреки всем кодексам поведения для призраков, вернуться на заре.

- И что ты теперь делать собираешься? – спросило у меня мое отражение. Серьезно так спросило, въедливо. На лице его застыло выражение ехидного любопытства. От подобного собеседника не отмахнешься. Придется отвечать.

- Да все подряд! Что под руку подвернется! – все-таки попыталась отовраться я. Никаких далеко – и даже коротко – идущих планов на свою новую жизнь у меня не было. Одно было ясно: писателем я быть не перестану. Просто перестану КОРЧИТЬ из себя инженера душ. Делать вид, что понимаю в этой жизни больше окружающих. Что ведаю заповедные пути к вселенской гармонии. Что прозреваю сквозь плотское и материальное ландшафты тонкого мира. Ведь я и в верхнем мире, созданном моим воображением, ничего не прозреваю. Аватара моя бедная мотается по лесам и долам наугад, рискуя собой почем зря. А я и бровью не веду, занятая не то устройством, не то разрушением своей судьбы.

Отражение деловито шагнуло вон из зеркала, по пути преображаясь в Морехода. Я постаралась уловить дивный момент: пожилой пират в кудрявом каре и глубоком декольте, но не уловила.

- Все подряд – это что? Наймешься к своему драгоценному картошку чистить? – продолжил допрос мой бессменный проводник и мучитель.

- А хоть бы и так! – вздохнула я. – Разве у меня есть выбор? На перепутье ни у кого выбора нет, хоть как надписи на камне читай: налево пойти – голову потерять, направо пойти – работы лишиться, прямо пойти – впасть в экзистенциализм, на месте остаться – мошкара заест.

- Все веселишься, - неодобрительно заметил Мореход, - все ерничаешь. На новую жизнь нацелилась. А старая отпустит ли тебя, как думаешь?

- Старая жизнь – это маменька и полсотни полузнакомцев, упоенных возможностью выесть мне мозг? – осведомляюсь я. – Ты же знаешь цену этим людям. За то, чтобы создавать подобие круга общения, они берут дорого, непомерно дорого. Фактически все, что у тебя есть – достоинство, свободу и здравомыслие – они отбирают и… ладно бы к делу приспосабливали, а то ведь просто гноят!

Вдруг приходит мысль: наверное, где-то у них на достоинство-свободу-разум, отнятых у таких, как я, гноильня заведена. И в ней на полках лежат наши главные душевные качества и постепенно разлагаются в слизь, ссыхаются в мумии, рассыпаются в прах. А Бесстыжие Толстухи и Веселые Кащеи гуляют вдоль стеллажей и приглядывают, чтоб погнило все в срок… Впечатляющая картина. Инфернальная даже.

- Чепуха это, а не инферно[41]! – рявкает Мореход. С чего это он так обозлился-то? Ревну-ует, ревну-у-ует! Мысль эта читается на моем торжествующем лице.

Мореход вдруг берет меня за руку – вроде бы безопасным, почти ласковым жестом - и резко отшвыривает от себя прямо в зеркало. Я проваливаюсь сквозь серебристую пленку, вижу опустевший туалет, словно из-под воды, на секунду делается страшно вдохнуть – и падаю затылком на песок пляжа. Тоже пустого и безлюдного. Если не считать Морехода, который, строго говоря, не человек – как и я. Так что пляж не перестает быть безлюдным и в нашем присутствии.

- Я бы попросила больше подобных сцен не устраивать, - чопорно произношу я, сажусь и отряхиваюсь. – Мог бы просто пригласить, а не швырять меня куда тебе вздумается.

- Я – подсознание. Я никого никуда не приглашаю, ни просто, ни сложно. Все, что я делаю, я делаю насильно, вопреки разуму и приличиям, - с еще большей чопорностью заявляет Мореход. – Скоро здесь будут оба – Викинг и Дубина. Пора бы тебе на них посмотреть. И решить их судьбу.

- А почему я? – душа у меня уходит в пятки и одновременно взмывает в черное многозвездное небо. – Разве они не сами?..

Мореход глядит на меня сочувственно. Ну какое «сами»? Кто из вас, людей, «сами»? Когда такое было? Даже оторвавшись от окружающего вас мира, вы немедленно увязаете в другом, внутреннем мире, выпуская его из себя, точно кровь из вен. И пока он обволакивает вас, только что не умираете от близости свободы. Вам кажется, что без якоря плыть невозможно. Это стоя на якоре невозможно плыть. Но люди впаяны в знакомую реальность крепче, чем морские уточки в причал. И хотя море – рядом, никуда не поплывут.

Мне обидно от его сочувствия. Я вспоминаю, что здесь я – не человек. Я – демиург этой вселенной. Она – моя. Я могу устроить апокалипсис одним движением бровей. Одной силой своего раздражения я могу поджечь даже колышащуюся во тьме массу воды. А если мне станет скучно – тут наступит ледниковый период. И выживут одни мамонты. Если, конечно, я не забуду их создать, мамонтов.