Власть над водами пресными и солеными. Книга 1 - [19]

А уж как мой названный братец на меня смотрел - это отдельное хокку! Вернее, юэфу[6]. Он был так доволен тем, что все сходится один к одному! Что он, добряк этакий, подарит мне перед смертью возможность оттянуться и оторваться! Что убьет он меня не больно, каких бы лишений ему это ни стоило!

Геркулес мой извелся от желания надрать нашему высокородному киллеру его породистые уши. И наконец, надумал ужасное. Духовный отец называется. Наставник знатной молодежи. До утра потерпеть не мог!

Ведь это именно Дубина, мой косноязычный скуднолексиконный мал-малаговорящий друг, помавая руками, затянул речугу о чуде Поднебесной - о Саде яшмовых баб...очек. Бабочек. Но яшмовых. А что, есть такое чудо? Все-таки воображение Каменной Морды неистощимо.

Венценосный безумец сиял. Мало того, что он всю ночь промурыжил приговоренного на великосветской тусовке, он его - то есть меня - еще и одарит неземным наслаждением лицезрения этих самых бабочек. Вот прямо сейчас и одарит. Мы уже на пути в Сад. И никого с собой не возьмем, так и отправимся - налегке.

Самоуверенные люди эти китайские деспоты! Я бы хоть какого-никакого телохранителя, а прихватила. Не самому же в родственной крови пальчики холеные марать.

Да и Геркулес опять же. Каким бы сушеным хреном - из-за волшебных наваждений - он ни выглядел, а вдруг у него ушу[7] из ушей лезет? При таком шифу попробуй убей какого-нибудь... братца названного, малахольного. «Он как крикнет, меч как жикнет - голова летит долой. С ней подмышку он вприпрыжку возвращается домой». Сцена из поэмы «Бармаглот» в Саду яшмовых бабочек.

Кстати, Сад оказался... ничего себе.

Я уж было представила ужасающую череду изделий из поделочного камня - и всё бабочки, кузнечики, шмели всякие. Ужас полосатый в полтора человеческих роста. Глюк Медной горы. Моровое поветрие художественных салонов. Нет уж, с возмущением ответила Каменная Морда в моем сознании. Такую безвкусицу мы с гневом отметаем. До сих пор все было шинуаз шинуазом, без всяких там каменных цветов. И не ждите, что я проколюсь. Лучше занимайтесь своим делом.

Словом, бабочки были живые. Всех оттенков яшмы. Очень изысканный подбор цветов. Ни одной настолько тропической, чтоб резала глаз кислотностью раскраски. С яшмовым великолепием дивно сочетались и цветы, и травка, и деревца - всё этак гармонично, трудоемко, энергозатратно, утонченно. Прям даже неловко пачкать кровью тщательно подогнанных друг к другу флору и фауну.

Но, как говорила О'Рен Иши[8]: «Зачем медлить со смертью в таком красивом саду?» Усладив взор свой «яшмовым устремлением», мы с Дубиной нехорошо переглянулись. Разомлевший тиран глянул в нашу сторону - и аж застыл в облаке бабочек.

Потому что увидел нас во всей красе. Жилистую седую тетку со сломанным носом, татуированным лицом и восемью косами. Рыжую скалу в кривых рубцах, с кроткими голубыми глазами и с граблями до колен. А вы тут беспомощного мальчишку с беспомощным же старцем не видели?

Не-а. Не видели. Как-то не довелось, ваше величество, или как там тебя.

Мы, конечно, дали ему возможность нас расспросить - со свойственным ему маниакальным тщанием. Чего он только не пожелал узнать: да кто мы, да откуда, да как сюда проникли, да куда дели намеченную жертву... Ну и что мы могли ему ответить? Престидижитаторы[9] холодного оружия, проездом из Измайлово в Фили, на огонек заглянули?

В общем, Дубина еще что-то мямлил, когда я ткнула его величество в основание черепа ножиком, до того натиравшим мне лодыжку. Ножик скользнул под свод черепа сам собой и сломал деспоту шею. Задание было выполнено. Я освободилась и исчезла из этого мира.

* * *

«Дуйбуци, цзайцзян[10], дорогие мальчики и девочки!» - мысленно охнула я, глядя на осевшего на пол отца сэра Галахада. Вбежавшие гости замерли на пороге. Я беспомощно поглядела на Майку. Она исподтишка показала мне большой палец. Yes, we did it!

Весь вечер я разрывалась между восприятием Старого Викинга и своим собственным. Верхний и нижний миры накладывались друг на друга, как при комбинированной съемке. Реальность двоилась, истекая глюками, порожденными навалившимся психозом. Различать, где истинные объекты, а где воображаемые, становилось все труднее.

Положение усугублялось честолюбием отца Саши-Галахада.

Он и вполовину не был так ужасен, как его аналог из верхнего мира. Просто чиновник средней руки, забогатевший в шальные 90-е, но не настолько, чтобы богатство удовлетворило его амбиции. Пузастый мужичонка с комплексом Наполеона, дозревший до модели поведения «домашний тиран». Сашина помолвка была всего лишь данью его жажде власти.

А я была символом этой самой власти. Майка сделала из меня женский вариант Хлестакова.

Не знаю уж, чего она ему наплела, пользуясь тотальной малограмотностью советского чиновника, ударившегося в бизнес и редко смотрящего телевизор. Наверняка он решил, что на мероприятие к нему затянуло нобелевскую лауреатку. Или пулитцеровскую. Что было для него одно и то же.

Вот он и ходил за мной, как пришитый, оберегая от приставаний родни и гостей. Свое общество Галахадов папаша почитал наилучшим из всех возможных. Я не возражала: должна ж я была развязать руки Майке и Гере, чтобы те вскрыли папашин кабинет, достали из стола Сашин паспорт, неделю как предусмотрительно отобранный у своенравного владельца, вывели нашего подопечного в зимнюю ночь и с рук на руки передали подруге жизни?