Власть над миром. История идеи - [13]

.

При новом предводителе республиканская Франция стремилась заявить о своем лидерстве среди прогрессивных сил, которые вышли на первый план с европейскими революциями 1848 г., поэтому именно Париж в августе 1849 г. принял у себя большую мирную конференцию. Алексис де Токвиль, министр иностранных дел, приветствовал делегатов на Ке-д’Орсэ, где присутствовал также герой английской свободной торговли Ричард Кобден. Среди прочих там был и делегат американского Общества мира Уильям Уэллс Браун, родившийся в рабстве в Кентукки (и утверждавший, что его дедом является Дэниел Бун). В городе, где в 1815 г. Меттерних, Каслри, Талейран и русский царь восстановили правление великих держав, присутствие бывшего раба как делегата мира символизировало рождение совершенно новой глобальной политики[32].

В своем дневнике Браун описывает беспрецедентную сцену в зале Сен-Сесиль в начале конференции: любопытных французских зевак, заглядывавших внутрь, балкон с диванами, зарезервированными для наиболее выдающихся делегатов, платформу с представителями более чем полудюжины европейских стран и торжественный выход президиума конгресса под предводительством Виктора Гюго, который затем встал и произнес одну из самых впечатляющих и цветистых речей на тему мира, какую только можно представить. Его выступление произвело столь грандиозный эффект, что автор «Собора Парижской Богоматери» немедленно стал фаворитом этого конгресса. Английский джентльмен, сидящий возле меня, прошептал на ухо своему соседу: «Я не понял ни слова из того, что он говорил, но это все равно было прекрасно!»[33]

Но даже на конгрессе мира не все были рады видеть Брауна в числе делегатов. «Этому ниггеру лучше бы вернуться на хозяйскую ферму», – прошептал кто-то из них. «О чем только думало американское Общество мира, когда отправляло чернокожего делегатом в Париж?» – отозвался другой. Однако европейские либералы отнеслись к нему дружелюбно, а сам Браун сумел отлично описать все собрание с независимой точки зрения. Особенно критично он отозвался о решении не допускать обсуждения текущих событий. Организаторы могли воспевать шествие прогресса – «дара Провидения» – и красочно расписывать свою «священную цель… защиту принципов мира», однако они очень старались не прогневать французские официальные власти, принявшие их у себя, тревожились за хрупкое единство внутри движения и стремились упрочить свое влияние и респектабельность. Всего за несколько месяцев до того французские войска совершили вылазку в Италию, чтобы восстановить папское правление и изгнать республиканцев под предводительством Гарибальди и Мадзини в Риме, однако и эти противоречивые события оргкомитет предпочел замолчать. «Они закрыли рты на замок, – отмечал Браун, – а ключи отдали правительству». Сдвиг в сторону прагматизма прослеживался и в заключительной резолюции. В ней больше не осуждались войны, а вместо этого предлагались более практичные меры по точечному арбитражу, сокращению расходов на вооружение и «созданию Конгресса наций для пересмотра существующего международного права и организации Верховного трибунала для разрешения противоречий между странами». Отчасти этот документ предсказывал события другой конференции, состоявшейся через 70 лет в Версале, когда была создана практически та самая организация, что описывалась в нем.

Перипетии современности представляли для мирного движения не только осложнения, но и новые возможности: стоило ли выступать против войны, если она позволяла их благородному делу потерпеть поражение, как случилось в Польше в 1846 г. и во многих европейских столицах двумя годами позже? В 1849 г. огромные толпы собрались приветствовать в Лондоне венгерского политика Лайоша Кошута, который шекспировским языком бичевал вмешательство России в дела своей страны, чем вызвал раздражение королевы Виктории и даже раскол в британском правительстве. Пацифисты начали спорить о том, стоит или нет оказывать поддержку угнетаемым народам, в частности венграм и полякам. Браун уже отмечал их подлое молчание, когда под ударом оказались итальянцы Гарибальди и Мадзини, два других льва либерального Лондона. Военные барабаны, которые забили в непосредственной близости от их границ, когда во Франции произошел переворот, напугали англичан и привели к призывам к новой наполеоновской кампании: поддержка Луи Наполеоном мирного движения ныне выглядела как еще один неискренний пример его ревизионистской политики.

Мирное движение отклонилось от курса. Самым примечательным событием встречи во Франкфурте стало появление индейского вождя из Америки, взявшего имя пресвятой Копуэй; он передал делегатам трубку мира под названием «Великий дух». В 1851 г. положение начало налаживаться: в этот год во время Всемирной выставки в Кристал Палас в лондонском Эксетер-Холл собралось четыре тысячи человек, и пацифистский конгресс впервые привлек внимание международной общественности. Однако и теперь для инсайдеров наподобие Брауна было очевидно, что звезда движения закатывается; это собрание он счел менее запоминающимся, чем сама выставка или Братский базар Элихью Берритта, аболиционистское шествие с участием «американских беглых рабов», и «самое большое сборище трезвенников в Лондоне», которые прошли маршем в количестве 15–20 тысяч человек на пикник после выставки