Власть меча - [217]

– Вот ты себя и выдал! – торжествующе воскликнула она. – Тебе радостно видеть, что все, кроме тебя, умирают с голоду.

Он ахнул от такой несправедливости и уже хотел броситься в контратаку, но увидел в ее глазах стальной воинственный блеск и сдержался.

– Если бы мы были женаты, – он старался говорить почтительно и робко, – ты могла бы влиять на меня, может, помогла бы мне изменить образ мыслей…

Она была готова к бурному спору и слегка растерялась.

– Хитрый капиталист! – сказала она. – Ты дерешься нечестно.

– Я вообще не хочу с тобой драться, моя дорогая девочка. То, что я хочу с тобой делать, прямо противоположно драке.

Вопреки своему желанию она засмеялась.

– Вот еще один твой недостаток: у тебя ум в штанах.

– Ты не ответила на мой вопрос: ты выйдешь за меня?

– Мне завтра к девяти утра нужно написать эссе, а сегодня с шести вечера я дежурю в больнице. Пожалуйста, отвези меня домой, Шаса.

– Да или нет? – настаивал он.

– Возможно, – ответила она, – но лишь после того, как я замечу серьезные перемены в твоем общественном сознании, и определенно не раньше, чем я получу диплом.

– Еще два года!

– Полтора, – поправила она. – Но и это не обещание, а только большое «возможно».

– Не знаю, смогу ли я ждать так долго.

– Тогда прощай, Шаса Кортни.

Но побить четырехмесячный рекорд так и не удалось, потому что три дня спустя Шасе позвонили. Он как раз совещался с матерью и новым виноделом, которого Сантэн привезла в Вельтевреден из Франции. Обсуждали рисунок этикеток для последнего разлива «совиньон», когда в кабинет вошел секретарь Сантэн.

– Вам звонят, мастер Шаса.

– Я не могу подойти. Запишите сообщение и скажите, что я перезвоню.

Шаса даже не оторвался от рисунков этикеток на столе Сантэн.

– Это мисс Тара, и она говорит, что дело срочное.

Шаса вопросительно взглянул на Сантэн. Одно из ее строгих правил гласило: дело прежде всего, и его нельзя смешивать с общественными связями, спортом и личной жизнью. Но на этот раз она кивнула.

– Я на минуту.

Он вышел и через несколько секунд вернулся.

– Что случилось?

Сантэн встала, увидев его лицо.

– Тара, – сказал он. – Это Тара.

– С ней все в порядке?

– Она в тюрьме.

* * *

В декабре 1838 года на притоке реки Буффало король зулусов Дингаан выслал отряды своих воинов, вооруженных ассегаями и щитами из сыромятной кожи, против выставленных кругом фургонов воортреккеров, предков народа африкандеров.

Колеса фургонов были связаны цепями, а пространство между фургонами заложено колючими ветвями. Воортреккеры с длинными, заряжающимися со ствола ружьями стояли за баррикадой. Все это были ветераны десятков таких стычек, храбрецы и лучшие в мире стрелки.

Они убили множество зулусов, запрудили реку от берега до берега мертвыми телами и сделали ее воду алой, так что впоследствии ее называли Кровавой рекой.

В этот день рухнуло могущество зулусской империи, и предводители воортреккеров, стоя на поле битвы с обнаженными головами, дали Богу обет ежегодно с набожным рвением и благодарностью праздновать эту победу.

После Рождества Христова этот день стал самым священным в календаре африкандерских кальвинистов. В этот день они отмечали достижения своего народа, вспоминали его страдания и воздавали почести своим героям и предкам.

Поэтому для африкандеров сотая годовщина битвы приобрела особое значение, и на длительном праздновании глава Националистической партии провозгласил:

– Мы должны сделать Южную Африку безопасной для белого человека. Позор, что белые должны жить и работать рядом с низшими расами. Цветная кровь – дурная кровь, нужно защититься от нее. Чтобы спасти белую цивилизацию, нам нужна вторая великая победа.

В последующие месяцы доктор Малан[74] и его Националистическая партия представили парламенту целый ряд расистких законопроектов. Эти законопроекты охватывали все – от объявления незаконными смешанных браков до физического разделения белых и цветных, равно африканцев и азиатов, и лишения права голоса тех цветных граждан, которые его уже получили. Те, кто правом голоса не обладал, не могли его получить. До середины 1939 года Герцогу и Сматсу, объединившись, удавалось отвергать все эти предложения.

Ценз Южной Африки различал несколько расовых групп, в том числе «цветных Кейпа и других, смешанной крови». Туда входили не потомки белых поселенцев и местных жителей, как можно было бы подумать, а скорее остатки койсанских племен, готтентотов, бушменов и дамаров вместе с потомками азиатских рабов, привезенных на мыс Доброй Надежды на кораблях Голландской Ост-Индской компании.

Вместе взятые, это были привлекательные люди, полезные, деятельные члены сложного общества. Они обычно отличались хрупким телосложением, светлой кожей и миндалевидными глазами на лице слегка азиатского типа. Добродушные, умные и сообразительные, они любили пышные процессии, карнавалы и музыку и были старательными трудолюбивыми работниками, хорошими христианами или набожными мусульманами. На протяжении столетий они подвергались цивилизационному влиянию по образцу Западной Европы и с самых дней рабства жили в близком и добром соседстве с белыми.

Капская провинция была их оплотом, и жили они лучше других групп цветных. У них было право голоса, хотя они голосовали по отдельным от белых спискам, и многие из них, искусные ремесленники и мелкие торговцы, достигали уровня жизни, превосходившего уровень жизни многих белых соседей. Впрочем, большинство их составляла прислуга или городские рабочие, едва державшиеся на уровне прожиточного минимума. Эти-то люди и стали мишенью доктора Дэниэла Малана, стремившегося ввести сегрегацию на Кейпе и во всех остальных районах страны.