Власть - [21]

Однако кто знает?! Ей не хотелось его раздражать, и она засеменила в библиотеку, взяла томик, надела круглые очки и покорно принялась читать тоненьким голоском.

Внимательный и настороженный, как на экзамене, он слушал и следил за каждым ее словом, временами вопросительно приподнимая брови или утвердительно кивая головой, а порой даже бросая реплику:

— Точно! Именно так!

Василиу застал профессора сидящим под абажуром.

— Здравствуйте, как хорошо, что я вас застал, господин профессор. Извините, здесь, я вижу, настоящая декламация стихов, как на концерте.

— Входите, входите, лейтенант. Какая неожиданность!.. А, извините, не лейтенант, капитал. Поздравляю! Как рука? Да вы, батенька, герой!

— Вернулся с фронта. Рана заживает. Я зашел посмотреть, не свободна ли моя комната.

— Свободна, — поспешила заверить его старушка. — Вы ведь для нас как сын родной.

Василиу расстегнул френч, протер очки и затем, что-то вспомнив, пошел за полевой сумкой.

— Мадам, это мясо, и мясо не лошадиное!

Старушка поблагодарила его ласковой улыбкой. Профессор взял офицера за плечи и усадил в свое кресло, в котором Василиу было удобнее пристроить раненую руку. Сам он уселся на табуретку с видом проказника.

— В молодости я замещал должность профессора в Галаце. Тогда я дружил с Барбу Немцяну. Я даже знаю, когда он написал вот это стихотворение. Он пришел однажды к нам и стал его читать, тогда он только что написал его… Как сейчас слышу его. «Галац, жестокий город торговцев…» И знаете, как это хорошо подходит к нашему городу! Чертовски хорошо; я бы сказал, просто страшно хорошо! Пожалуйста, читайте!

Василиу прочел стихотворение и, оценив его со свойственным ему субъективизмом, воскликнул:

— Отлично! Мне оно очень нравится!

— И мне тоже. Тридцать лет оно ласкает мне душу и выражает то, что я чувствую. — Профессор вскочил на ноги. — Видите ли, капитан, сегодня утром я разговаривал с коммунистами. Где же до сих пор скрывались эти люди?

— Скрывались? Может быть. А возможно, мы просто не видели их или ничего не знали о них. Тем же вопросом задавался и я сразу же после двадцать третьего августа. Мне показалось, что они — люди особенные. Но какое разочарование…

— Я им сделал комплимент, — произнес профессор, уставившись на абажур лампы. — Я сказал, что они выходят на арену истории. Один из них мне ответил, что они давно уже вышли… Я хотел ему возразить, уточнить, что означает «выйти на арену». Но какой в этом смысл?! Видите ли капитан, я часто спрашивал себя: разве в Галаце, когда Барбу писал стихи, не было таких вот людей?.. Нет, я хочу быть абсолютно объективным, как историк. Я не вмешиваюсь в политическую борьбу.

Василиу по своему обыкновению широко развел руками:

— Господин профессор, эта политика не для нас с вами. В первые часы восстания двадцать третьего августа меня послали с одним коммунистом искать какого-то ученого, чтобы спрятать его в надежном месте, так как он что-то очень важное придумал. Мне показалось, что забота о сохранности национальных ценностей достойна всяческой похвалы. Именно с такими людьми, по моему представлению, мы должны были немедленно приступить к реконструкции страны. Знаете, как я был счастлив тогда, считая, что нашел свою дорогу! Теперь же все полетело к чертям! Тех, кто думал об изобретениях, способствовал национальному процветанию, я вижу теперь ввязавшимися в политическую борьбу с другими партиями. Хорошо, что я тогда не особенно поддался их влиянию. Просто-напросто другие маски, но суть одна. Солдаты дерутся на фронте, а мы здесь занимаемся политикой, собираем своих сторонников, произносим предвыборные речи. Ну что может сказать мне тот факт, что царанисты[10] больше не бранят либералов, а, объединившись, ругают коммунистов? Я знаю ваше мнение и полностью с ним согласен: меня тошнит от политики!

Говорил он страстно, звучно, отчетливо произнося каждое слово. Забыв про раненую руку, он стал ею жестикулировать, но тут же почувствовал боль.

— Рана, я говорил вам…

Профессор бросился к нему с протянутыми руками, но застыл на месте, услышав голос жены:

— Григорэ, кто-то пришел! Спрашивают господина капитана.

— Меня? Но откуда они узнали, что я здесь? Я ведь только что пришел…

— Какой-то господин инженер, — ответила старушка. — Да, господин инженер…

— Сегэрческу! — послышался в прихожей высокомерный голос. В дверях появился низкорослый мужчина.

Капитан с удивлением посмотрел на него. Не менее удивленным казался и профессор. Но это длилось всего лишь мгновение. Лицо симпатичного профессора вдруг преобразилось, стало таинственно-смешливым.

— Пожалуйста, господин инженер, — сказал он. — Как раз мы тут с капитаном беседовали и признавались друг другу в том, что нас тошнит от политики… Ну а теперь, с вашего разрешения, я покину вас.

Когда профессор вышел, Василиу, подозрительно настороженный, спросил:

— Как вы меня нашли? Я только что явился с фронта.

— В политике всегда надо быть хорошо информированным, — самоуверенно ответил Сегэрческу. — Кроме того, господин капитан, да будет вам известно, прибытие с вами части полка, которым вы командуете, оказалось более чем своевременным, а это для нас очень важно.