Власть без славы. Книга 2 - [8]

Везде, где только было можно, Фрэнк Эштон говорил и слушал. Он собирал газетные вырезки и записывал факты, касающиеся Финляндии и новой России, а также предательства большинства лидеров рабочего движения в Европе.

Он не знал ни минуты отдыха, дни проводил словно в чаду, а ночи просиживал в своем номере, записывая все увиденное и услышанное.

Война кончилась, но он с прежним жаром продолжал собирать нужные ему факты. Потом, в феврале 1919 года, в английской прессе появились сообщения о том, что австралийская лейбористская партия назначила Фрэнка Эштона делегатом на конференцию социалистических партий в Берне.

Вместо этого он поехал в Россию.

Ему не удалось добраться ни до Москвы, ни до Петрограда; на юге России он с гневом и возмущением следил за действиями интервентов. Германия, Англия, Австрия, Франция и другие страны, четыре года старавшиеся перегрызть друг другу глотку, теперь объединились против Советской России. Он видел следы террора, предательства и лицемерия, но он видел также, что новорожденная Красная Армия, несомненно, одержит победу. Он собирал документы, портреты Ленина, фотоснимки, запечатлевшие японские и американские войска, сосредоточенные во Владивостоке, а также боевые действия Красной Армии, карты сражений. Потом он поехал в Финляндию, чтобы воочию убедиться в том, что рассказывал ему в Америке финский социалист о маннергеймовском режиме. Он видел, что Маннергейм превращает Финляндию в плацдарм для армий всего мира, выступивших в поход против Страны Советов.

Он с сожалением покинул Россию, вернулся в Париж, оттуда в Лондон — пора было возвращаться в Австралию.

В Лондоне он встретился с Томом Манном.

Манн приехал в Лондон из Кента, где у него была птицеводческая ферма. Манн заметно постарел. Ему еще не было семидесяти, но на Фрэнка Эштона он произвел впечатление человека, исчерпавшего свои силы, не способного ни на какую борьбу. Одежда висела на нем мешком, от прежней уверенной, горделивой осанки не осталось и следа, щеки побледнели и впали, а волосы и усы совсем побелели. Сидя с ним за обедом, Эштон, с воодушевлением размахивая руками и громко крича, заявил о своем сочувствии большевизму. Он рассказал Манну о борьбе против всеобщей воинской повинности в Австралии. Потом они стали вспоминать минувшие дни, когда они вместе выступали на стольких митингах.

Манн тихо сказал: — За это время, Фрэнк, я побывал и в Южной Африке, и в Европе и повсюду агитировал за объединение рабочих, пока ты сидел в парламенте и получал жалованье. Сейчас мы должны бороться за создание коммунистической партии в каждой стране земного шара. Это единственная надежда рабочего класса. Коммунистическое движение охватит весь мир, если нас будет много и мы будем упорно работать.

Эштон заявил, что он готов отдать всю свою душу этому делу, но Манн ничего не ответил. Он слишком хорошо знал своего собеседника. Эштон нравился ему, он ценил его как пропагандиста, но хорошо знал его слабости. Манн понимал, что Эштону не хватает теоретических знаний, терпенья и цельности политического мировоззрения.

— Тебя, должно быть, удивляет, что я занялся разведением кур, Фрэнк? — спросил Манн, меняя тему разговора.

— Удивляло, пока я тебя не увидел, Том.

— Здоровье мое поправилось. Я возвращаюсь в Лондон и снова приму участие в борьбе. Мы живем в революционную эпоху; я не хочу оставаться в стороне. Я хочу помочь созданию английской коммунистической партии.

В честь возвращения Фрэнка Эштона в Мельбурн был дан обед в Доме профсоюзов. Эштон услышал много неискренних похвал новому советскому правительству, встретил много людей, называвших себя коммунистами, но не заметил никаких изменений в политике и тактике лейбористской партии, а это казалось ему существенно необходимым. Лейбористы пели «Красное знамя», но не выражали желания поднять свое знамя в борьбе.

Эштон бросился искать сочувствия у «Индустриальных рабочих мира», но обнаружил, что эта некогда боевая организация сейчас находится при последнем издыхании. Он пошел к социалистам, рассказал им о Томе Манне, о событиях в России; кое в ком он встретил понимание, но большинство плохо разбиралось в том, что происходит.

Все находили, что Эштон вернулся другим человеком — в нем с прежней силой воскрес революционный дух. Даже Марта заметила перемену в муже, но благоразумно молчала, считая, что это пройдет.

Гарриет знала, что он приехал, и ждала его с нетерпением, но он не шел к ней. Разлука разрешила мучивший Эштона конфликт в пользу законной жены; Марта восторжествовала над Гарриет, по крайней мере — на время. Эштон считал, что ему следует подумать о детях и кроме того, разрыв с семьей вызвал бы громкий скандал.

Почти каждый вечер он делал доклады, иллюстрируя их картами и фотографиями. Эштон говорил красноречиво и вдохновенно; он покорял огромные аудитории, увлекая их своей проповедью социализма.

Гарриет не хотела совсем исчезнуть из его жизни. Она часто бывала на митингах, иногда даже разговаривала с ним в присутствии посторонних, и он знал, что связывающее их чувство не умерло. Марта ворчала, что он пропадал больше года и должен по крайней мере хоть сейчас уделять побольше внимания ей и детям.