Влас Дорошевич. Судьба фельетониста - [254]

«Никто не просит вас быть за ту, за другую из борющихся сторон.

Не будьте ни за революцию, ни против революции.

Будьте за самого себя.

Отстаивайте свои законные интересы.

Когда идет бой между капиталом и трудом, спросите у своего здравого смысла:

— На чьей стороне ваши собственные интересы!»^[1318]

В который раз он пытается опереться на «человека разумного», на естественность, нормальность, здравомысленность его жизненной позиции — на все то, что способно придать устойчивость в наступившем хаосе. «Бой между трудом и капиталом» выглядит в этих рассуждениях явлением, с одной стороны, как будто закономерным, с другой — несовместимым с нормальными жизненными интересами большинства. В противоречивости этой нетрудно разглядеть растерянность Дорошевича, старающегося тем не менее убедить и себя, и читателя с помощью простых логических построений. Вот люди, побывавшие в Петрограде, твердят, что «там жутко»: «Кажется, что вот-вот ружья сами собой начнут стрелять». Обращаясь к собственному опыту — ведь имел «навык к революционным городам», видел забастовки в Барселоне, Марселе, «большие дни в Париже», — он надеялся, что наблюдает всего лишь характерную революционную истерику, при которой «Петроград уверен, что вместе с Невским потрясена вся Россия».

Петроград — это еще не Россия, — доказывает он.

«Россия — это деревни, это бесконечное число городов, огромных, экономических, культурных центров.

Россия — это здравый смысл.

Который позволяет ей еще держаться теперь, при таких обстоятельствах, при которых другое государство потонуло бы уже в полной анархии.

Россия знает, что в ней делается.

Что в ней не смеют показаться, пикнуть элементы контрреволюции».

Последнее утверждение это, несомненно, желание убедить себя и читателей в полнейшем отсутствии даже призрака контрреволюции, ибо он, знаток Французской революции, прекрасно знает, что начинает происходить в стране, когда этот призрак обретает кровавую плоть. Чур, чур меня! — нет у нас никакой контрреволюции! И снова и снова заклинает единственным своим аргументом — здравым смыслом: «Здравый смысл, — велик Бог земли русской! — удержит, надеемся, и вас в последнюю минуту от единственного ужаса, который только и грозит России, революции, свободе:

— Гражданской войны».

Это заклинание-предупреждение было напечатано 11 июня в фельетоне «Петроград», за четыре месяца до октябрьского переворота. Дорошевич чувствовал, куда клонится историческая стрелка, и страшился собственного предчувствия. И, наверное, потому с еще большей страстью доказывал, что Россия «не Казанская, не Дворцовая, не Мариинская площади, где вы можете закатывать свои истерики».

К кому обращено это «вы»?

Концовка фельетона недвусмысленна: «Россией трудно было править из царскосельского дворца. Россией не удастся править и из дворца Кшесинской»^[1319].

В особняке примы-балерины Мариинского театра и бывшей любовницы Николая II — это знали все — засели большевики. Так Дорошевич пришел к фигуре Ленина. Пять лет назад большевики были для него одной из социалистических «церквей». Он посмеивался: «Социалисты-революционеры, социал-демократы.

Они признают одну и ту же истину, но разнятся в догматах.

Как католическая и кафолическая церкви<…>

В церквах происходят расколы:

— Большевики, меньшевики. Максималисты, минималисты»^[1320].

Теперь пришла пора всерьез заинтересоваться этой «творимой легендой», «писателем, ученым, теоретиком, энтузиастом, пророком новой жизни». И вот «при ближайшем рассмотрении» оказалось, что «это легенда семнадцатого века, капризом взвинченной фантазии перенесенная в двадцатый». Это некая «игра в Стеньку Разина». Только «вместо узорчатого струга — пломбированный вагон немецкого экспресса», в котором Степан Тимофеевич Ленин прибыл в Россию вместе с есаулом Апфельбаумом (имеется в виду Г. Е. Зиновьев). А в роли персидской княжны выступила «генеральша Коллонтай», «щеголиха и модница, одевающаяся у лучших парижских портных». Программа новых «разинцев» более чем проста: захватывай все, что можно, что нынче плохо лежит, — землю, банки, фабрики, власть.

«Что будет после этого завтра — какое дело!

Что будет с государством? Что будет с Россией?

Какое там государство! Какая там Россия!

Валяй! Хватай! Бери!»

Видно, что он искал форму для памфлета, посвященного лидеру большевиков. Потому и назвал его «Стенько-Разинщина». «Сарынь на кичку!» — вот главный большевистский лозунг. «На шарап всю Россию!» Историческая параллель приводит к выводу о несостоятельности «стенько-разинщины» в двадцатом веке. Ведь ясно же как белый день, что захват банков и фабрик, арест их владельцев превращают «огромные богатства» «в мусор, в пыль, в труху», что разграбление России делает нищими всех — «и предпринимателей, и рабочих». И что в итоге? «Свобода умирать с голоду, равенство по нищете, Каиново братство». Но помимо крика «Хватай!» как «действительного способа для разрешения всех экономических вопросов» звучит еще и другой призыв — «Жги!» «Полноту стенько-разинства» выражает стремление «зажечь пожар на весь мир», а для начала поджечь «свою собственную страну». И опять Дорошевич надеется, «что все произойдет не так, как в „Записках сумасшедшего“ Гоголя», что «русские люди окажутся „народом довольно умным“ и „не полезут на стену“, чтобы исполнить монаршее повеление Фердинанда-Ленина». «Вряд ли найдется на Руси много людей злобно-сумасшедших или одержимых, которые стали бы поджигать свою собственную избу в надежде: