Огонь уже побежал, змеясь, по сыроватым веткам, и Смел уже подумывал, что пора бы сходить за водой, когда в той стороне, куда уехала процессия, послышался громкий треск, ржание и отчаянный человеческий крик. В тумане звуки слышались так четко, будто все происходило в двух шагах. Смел вскочил, как ужаленный. Какое-то мгновение он еще прислушивался, а потом стремглав бросился к гати. Спотыкаясь и оскальзываясь на ветках, он добежал до мостика, перекинутого между двумя сухими островками над протокой черной зловонной жижи. Пушка стояла как раз на нем, посередине, опасно накренившись к пучине. Усатый капитан, причитая, рвал на себе волосы над переломившейся доской: с виду-то была совсем целая! Вот ведь напасть какая! Конюхи стояли, растерявшись, не зная, что делать — то ли попытаться рывком вытащить пушку на сухое место, то ли, напротив, обрезать постромки, чтобы кони, упаси Вод, не дернули, да не уронили ее в болото окончательно. Охрана испуганно жалась в стороны, опасаясь, что рухнет весь мостик. Только что, прямо на глазах у всех пушка, заваливаясь, сшибла стволом в болото их товарища, — это его крик услыхал Смел, — а теперь на том месте только лопаются, поднимаясь, черные пузыри… Такая составлялась из отрывочных восклицаний общая картина.
На Смела никто не обратил внимания — и хорошо, а то еще могли подумать, что его работа. Он постоял, покатал желваки на щеках, и пошел назад, ничего не зная наверняка, но уверенный, что здесь не обошлось без Последыша. Ах, проклятый мальчишка! Навстречу ему уже бежали люди, разбуженные криком. Они что-то спрашивали на бегу, но он только отмахивался.
Смел пришел прямо в обоз, отыскал, где спит Последыш и толкнул его в бок:
— А ну, вставай!
Последыш спросонья заворочался, забормотал. Но Смел опять потряс его за плечо:
— Вставай, тебе говорят! Потолковать надо.
Он вытащил проклятого мальчишку из под одеяла и повел, плохо еще соображающего, подальше от людей. Пока шли, шум и суматоха в стане привели Последыша в чувство — он понял, что все это неспроста, и сразу насторожился, стал вырывать руку. Но Смел волок его, упирающегося, все дальше, а потом вдруг отпустил и Последыш плюхнулся задом в грязь.
— Ну, рассказывай! — нависая над ним, грозно начал Смел.
— Чего рассказывать? — почти взвизгнул от обиды и унижения Последыш.
— Рассказывай, как человека угробил.
— Какого человека? — Последыш еще не понимал что случилось, но уже встревожился.
Смел ему все объяснил: как подломилась совершенно целая с виду доска, как пушка, завалившись, сбила с мостика солдата охраны, и как потом на этом месте лопались пузыри. К концу его короткого рассказа Последыш помрачнел, сжал упрямые губы. Наконец обронил:
— Зря ты на меня. Не я это…
— Не ты? А кто же?
— Прадед…
— Кто? — Смел так удивился, что сел рядом с Последышем в грязь. — Ты сдурел, что ли?
— Не, — мотнул головой тот. — Не сдурел.
Последыш судорожно вздохнул и стал рассказывать про свой ночной поход. Смел слушал внимательно, не перебивая, а потом задумался, бормоча себе по нос:
— Так значит, да? Это что же тогда — выходит… Да, получается по его…
А потом вдруг поднял голову и поинтересовался:
— Слушай, а чего ты к этой пушке привязался? Узнал что-нибудь?
— Бумаги прочитал… прадеда…
— И что там?
— Это все он подстроил… и обвал на берегу, и пожар… все из-за пушки этой.
— Вон оно как… — Смел еще задумался. — А знаешь, ты, наверное, зря стараешься.
— Почему? — недоуменно посмотрел на него Последыш.
— А потому… Все само собой выйдет.
— Это как?
— А так. Ни во что больше не суйся, сиди тихо. Да, кстати, как ты сюда попал вообще? Родители хоть знают?
Последыш молча помотал головой.
— Эх ты… Ну ладно. Делай, как я сказал. Остальное — не твоя забота. Понял?
— Понял…
— Ну и хорошо.
Пушку вытащили. Всю обвязали канатами, на каждом по десять человек, и потихоньку, помаленьку выволокли на сухой участок. Фельдмаршал опять был бледен, а молодой доминат призадумался: видно, и правда в войске его завелась вражья сила. Но так ли, сяк ли — тронулись.
Скоро, как и говорили знающие люди, стали лепиться к краю дороги кусты-глазастики. Они вытаскивали из жижи тоненькие, дрожащие корешки, стараясь хоть чуть-чуть приблизиться к дороге, к людям. И глаза их из лиственных чашечек глядели жалобно и с укоризной, и как будто слышался умоляющий лепет… Смел шел, стараясь глядеть только под ноги, чтобы не видеть этих укоризненных глаз, и размышлял о том, как бы ему половчее сделать то, что он задумал. Посетила его одна мысль во время разговора с Последышем.
Шли долго, встать на обед было негде, и незадолго до вечера доплелись, наконец, смертельно уставшие, до Переметного поля. Здесь, на закраине, встали станом. Все по раздельности: латники в середине, могулы на левом крыле, дворцовая гвардия — на правом. А перед латниками, охраняемая двойным оцеплением, стояла выдвинутая вперед пушка. Она должна была заговорить завтра первой.
Предчувствие битвы висело уже в воздухе: тише стали разговоры, не слышно было смеха и песен. И ужинали молча, без обычных подначек и веселой перепалки.
Улучив момент, Смел подсел с кружкой горячего чая к Посошку, тому самому долговязому парню, который знал всех и все. Сначала завел какой-то пустячный разговор, а потом перевел на пушку — мол, пушка их всех завтра выручит. Посошок ответил неожиданно зло: