Почистив лук и картошку, заготовив дров и вскипятив чай, Последыш, следуя своему правилу, скрылся в зарослях сочного зеленого камыша. Здесь, у края болот, уже чувствовался смрадный запах гнили, в воздухе, влажном и удушливом, пищала тонконогая мерзость. Последыш сел на сухую кочку, достал из-за пазухи горбушку хлеба, стал жевать, злобно отмахиваясь от комаров. Однако спокойно доесть не удалось: зашуршали камыши, зачавкали по болотистой почве чьи-то шаги. Последыш вскочил, лихорадочно оглядываясь, в какую сторону кинуться. Но не успел: зеленая стена раздвинулась, и к нему вышел Смел:
— Чего вскочил? Садись.
Последыш сел, хмуро откусил от горбушки.
— Вот и свиделись, — продолжал Смел. — Не ожидал?
Последыш молчал, жуя и отмахиваясь от комаров.
— Думал, тебя в колпаке никто не узнает… Молчишь… Ты зачем это сделал?
— Чего? — Последыш поднял на него круглые непонимающие глаза.
— Чего, чего… Дурака не валяй. Камень зачем подложил?
— Какой камень?
— Ну этот… серпокол, что ли?
— Не знаю я никакого серпокола.
— Не морочь голову. Солдат тебе не жалко?
Последыш отвернулся, нахмурился.
— То-то же… В общем, так: на первый раз — Смут с тобой, живи. Но если повторится (Последыш посмотрел ему прямо в глаза исподлобья и с вызовом), так и знай: даром тебе не пройдет.
Последыш упрямо отвернулся.
— Понял?
Последыш молчал.
Смел махнул рукой и ушел, хрустя камышом, а Последыш вздохнул и стал жевать дальше. Что ему теперь делать? Ведь собирался же уйти, дурак… Не ушел. Интересно стало, чем дело кончится. Вот и увидел. Получилось, не прадеду насолил, а солдатам. А они-то не виноваты. Может, плюнуть на все да уйти прямо сейчас? Вон, Смел уже все знает. Догадался… Откуда он здесь взялся на мою голову? Да, надо уходить.
Но с другой стороны обидно. Столько собирался, готовился: на Волчьи увалы ходил, ложку свою отдал… А с прадеда — как с гуся вода. Не-ет, надо еще попробовать. Ну хотя бы разочек. И сразу — уходить. Мать, небось, с ума сходит. Ох, и задаст она ему! Правда, Смел… Ну ладно. Он, вроде, на предателя не похож. Пугает только… А пушка не должна до войны доехать.
И потянулась дорога через болота. Чавкала под ногами грязь, гнулись ветки на гатях, проложенных через топи, доводила до бешенства мошкара, поднимались из черной жижи и с чмоканьем лопались зловонные пузыри. Двигаться стали медленнее: плотники не успевали расширять мостики через трясину, чтобы проходили колеса пушки. И так уж впритык делали, только-только, но не успевали — мостиков этих была прорва. Так, маясь, и двигались — то еле-еле тащась, то застревая подолгу на одном месте, и тогда их с радостью кидалось поедать комарье. Уже почти стемнело, когда добрались наконец, измотанные и злые, до Прогалины.
Прогалина — крохотный, два десятка домов, поселок на острове среди болот. Или даже на островке. Был он пуст и тих, будто вымерли все от чумы или в плен угнали всех жителей, вплоть до собак и коз. Но некоторые окошки слабо светились — значит, жизнь теплилась еще, и бравые офицеры, обнаружив захудалый постоялый двор, стали колотить в двери, чтобы найти приют на ночь.
Ну а солдатам на это и надеяться не стоило: слишком их много. Устраивались кто как мог, выискивая местечки повыше и посуше. Скоро подоспел ужин — поели, но уходить от костров не хотелось: мрачной здесь была темнота, опасной — тишина. И завелись под долгие чаи разговоры, почти у всех костров об одном: что сразу за Прогалиной начинаются владения Ботала Болотного. И почти в каждой десятке находился кто-то бывалый или просто знающий, кто рассказывал, с чего все пошло.
Дело было давно, когда Нагаст Воитель ставил пошлинные заставы против Всхолмья. И вот на одной из застав, где плохо было с водой, — ни ручейка, ни озерка поблизости, сплошь болото ржавое, — надумали выкопать на сухом пригорке колодец. Копали, копали — и откопали Ботало. Сначала-то и не поняли даже, когда оно из глины полезло — человек вроде, только голый и грязный, а как опомнились да стали выяснять, что за нечисть такая, — оно уже деру задало и в болото плюхнулось. Только его и видели. Потом всех, кто был на этой заставе, оно одного за другим в болото утащило.
Виду Ботало удивительного. Волосы на голове короткие, прилизанные, морда на человечью похожа, только тупая очень. Но зато глаза страшные: круглые, черные совершенно, а посредине узкие зрачки щелью прорезаны, сверху вниз, и белым огнем горят. Росту Ботало невысокого, толстовато. Арбузная его голова опирается на стоячий воротничок, шея обвязана тряпочкой с хитрым узлом. На ногах что-то плетеное — то ли из травы, то ли из коры. Да… А из глины-то голым вылезло.
И вот что интересно, в болото Ботало затаскивает, пальцем никого не трогая: забалтывает. Глаза у него такие, что как посмотришь — и не оторваться, цепенеешь вроде. А оно говорит, говорит… И как видит — совсем оцепенел человек, начинает потихоньку, шаг за шагом к болоту отходить, а ты за ним, как привязанный. И — все. И пропал. Только через два-три дня вырастает на болоте еще один куст-глазастик. Завтра сами увидим. Листья на нем чашечками сложены, а в каждой чашечке — как будто глаз человеческий. Идешь, а на тебя сотни глаз жалобно смотрят… Жуть берет.
