Владыка вод - [25]

Философ, толстый дядька с обрамленной кудряшками лысиной, сидел за массивным столом с тумбами и что-то писал. Он указал на свободный стул напротив себя и сказал: «Минуточку». Дописав, поднял на Верена отрешенные глаза: «Спор? Трудное положение? Торговая сделка?» Верен, конечно, оробел:

— Да я, вообще-то… хотел вот спросить: что такое душа?

Философ хмыкнул. «Душа?» Задумался. Потом поглядел на Верена с интересом и сказал так:

— Это, наверное, не по моей части. Видишь ли, душа — это… — еще задумался. Еще хмыкнул. — Это такая странная вещь… Даже сильный порыв самой великой души не погасит и самой маленькой свечки. Но даже одна самая мелкая душонка может погубить самую сильную крепость. Словом, душа… — Философ поморщился. — Нет, тебе лучше обратиться к Поэту. Думаю, он поможет.

Философ объяснил, как найти Поэта и отказался от денег: «Я же ничего не сказал».

Верен нашел дом Поэта. Там тоже висело объявление: «Стихи на все случаи жизни: смерть, рождение, свадьба, семейное торжество. Оплата — построчно.» Верен засомневался, но больше обратиться было не к кому. Постучал.

Поэт оказался каким-то невзрачным, томным, ни толстым, ни тонким человеком с длинными темными волосами. В комнате его стоял полумрак, в камине, несмотря на теплый день, горели поленья. А в углу, в круглом глиняном кувшине, заблудившимся облачком стояли большие белые хризантемы. Уж откуда Поэт добыл их весной — то неведомо.

Услышав вопрос Верена, он наклонил голову набок и слегка выпятил губы: «Тру-удно тут помочь, тру-удно… Но попробую. Заходи завтра в такое же время».

Верен пришел. Упрямства в нем хватало. Поэт встретил его как-то странно, глянул искоса, предложил присесть и ушел в другую комнату. Верен опустился на стул, стоявший около стола, и на глаза ему попалась бумажка с такими строчками:

До конца — не поднять головы,

Узы скорби влачить — до конца:

Рок супруга лишил и отца,

А оставил — лишь слезы, увы.

Камень сей — от детей и вдовы.

Надпись на надгробье, понял Верен. Вглядевшись внимательнее, усмехнулся — Поэт шутил очень рискованно. Тот, неслышно подойдя сзади, выхватил листок у него из-под носа, положил лицом вниз и поглядел с укором: «Это не надо читать… Это — гм… черновик». Поэт развернул бумагу, за которой ходил, пробежал написанное. Опять как-то косо глянул на Верена и, будто сильно сомневаясь, положил лист перед ним, бормотнув: «Вот, гм… Почитай». Верен стал читать, а Поэт между тем расхаживал по комнате, заложив руки за спину и стараясь не глядеть на посетителя.

Вот что прочитал Верен:

Пришел ко мне недавно мой сосед

и попросил вернуть остаток долга.

Ему я объяснил, что денег нет,

и, видимо, еще не будет долго.

Тогда он стал ругаться в мать и в честь.

Я слушал, слушал… Так и не дослушал —

спросил: «Да у тебя душа-то — есть?»

Сказал он: «Есть», — и выругался в душу.

— Вот и все, что получилось, — виновато вздохнул Поэт, разведя руками, когда понял, что Верен дочитал до конца. — Всю ночь просидел… гм… почти.

А потом тоже наотрез отказался от денег.

Стихи Верена позабавили, и в целом понравились. Но он так и не понял — что же такое душа, и как разглядеть ее в кромешных потемках тела.

ТРЕЩИНКА (ПУШКА СТАРОГО ФЕЛЬДМАРШАЛА)

На пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается, играли в звон. Последыш Лабаст, кидая с черты, попал прямо в горку и разорил казну, а косоглазый гаденыш Хорек, поставивший на кон свою единственную монету, вылетел из игры, так и не вступив.

Все было честно, не придерешься, но не таков был Хорек, чтобы промолчать. Он ощерил зубы, мелкие и острые, поддернул старые отцовы штаны и, глядя ненавистно на Последыша, собирающего с земли монеты, процедил:

— Везет дуракам… Ай да Лабаст, три головы — одна шапка!

С этой дурацкой подначки всегда и неизбежно начиналась драка. А как еще ответишь на обидную бессмыслицу, если и сам не знаешь, о чем речь? Ладно — шапка, тут догадаться нетрудно: есть у прадеда форменная шапка из голубого волка, одна на все Поречье. Потому что и фельдмаршал всего один. Но при чем тут три головы? Что он, змей морской, что ли? Эх…

Последыш вздохнул, потуже затянул подшитый к поясу карман, чтобы не потерять в драке выигрыш, выпрямился. Потом повернулся к Хорьку и нехотя, без особого интереса ткнул ему кулаком в сопатку. Тот отскочил, схватившись за нос, завертел головой по сторонам: «Видели? Он сам первый начал!»

За хилого Хорька вступился толстый туповатый переросток Мешок Брюхо, следом — Бородок и Вороток, два брата-оборвыша с Потрошки. Всем было досадно, что Последыш своим метким броском не дал поиграть. Когда ему удалось вырваться и задать деру, одно ухо уже горело огнем, саднили разбитые губы, ныла левая скула — быть синяку. Всегда так: навалятся кучей — и рады.

Ноги понесли Последыша в порт, где был у него излюбленный уголок, загороженный от мира высокой кладкой бревен и грудами строительного камня. Здесь не мешали чужие глаза, мирно пахло смолистым деревом, мельтешили на меляке мальки. Здесь можно было умыться и посидеть на коряжине, переживая обиду.

Здесь и нашел его Смел.

Нет, он никого не искал. Но Верен шлялся по философам и поэтам, Сметлив целыми днями пропадал с Цыганочкой, заявляясь только к ночи, а Смел скучал в одиночестве. Вот он и стал гулять по городу, и занятие это очень ему понравилось. К молодости своей Смел быстро привык, но волшебная сила клокотала в жилах и требовала выхода. Он весело цеплялся с лавочниками и торговками, задирал молодых девиц (у тех в ответ начинали блестеть глаза), а на ярмарке поспорил с сумрачным пожилым могулом, что усидит на его быке, пока крутится пущенный с веревочки волчок. Могул оказался большим мастером запускать волчок, однако Смел верхом на ревущем и брыкающемся звере цеплялся за что попало, благополучно скатился кубарем в последний момент — и выиграл десять монет. Отпраздновав победу двумя кружками ячменной браги, он пошел поглядеть порт, заплутал там немного и набрел на Последыша.