Владимир Святой [3-е издание] - [6]

Все сущее должно иметь свою завершенность, свой венец. Человеческое общество не являлось исключением. Князь — голова, его народ, подданные князя — тело. Подобно тому, как не может жить обезглавленное туловище и судорожны будут предсмертные движения его членов, не может и народ оставаться без князя. Потому и дань, собираемая для князя, обретала символический, ритуальный смысл ежегодного «кормления», понимаемого первоначально вполне буквально. Как лучший, откормленный телец приносится к жертвеннику — не для того, чтобы просто задобрить богов, но чтобы ощутить свою сопричастность им, свое единение с ними, — так и лучшее из того, что было собрано и возделано на земле, добровольно отдавалось на потребу и прокормление князю. Именно добровольно — почти всегда, кроме тех случаев, когда князь сам нарушал неписаные законы.

Нет и не может быть семьи без старшего и без младшего. Человек лишь тогда ощущает свою зрелость, свою исполненность силой, когда твердо осознает себя на середине жизненного пути, помнит, откуда он вышел и во что воплотится, кем был и кем станет, когда ежечасно созерцает седины своих отцов, видит курганы над могилами предков, слышит плач новорожденного в колыбели. Следование обычаям предков, неукоснительное соблюдение традиций, многочисленных предписаний, запретов давали человеку ощущение цельности своего существования, делали его деятельным и сильным. Это — в привычном круге бытия, в рамках своей семьи и своего рода. Раздвигая привычный круг, сталкиваясь с чужим миром, чаще враждебным, человек и весь его род в целом снова нуждались в точке опоры, снова искали ясный ответ на вопрос: кто они, чьи, откуда, нуждались уже в иной, высшей силе, стоявшей вне их самих, над ними, но и — рядом с ними. Такой объединяющей силой и был князь. Его власть примиряла и уравновешивала всех, ибо в равной степени возвышалась над каждым.

Именно в этом — объяснение того чувства сирости и обреченности, которое (как нам предстоит увидеть) будет охватывать людей, оставшихся без князя, без повелителя, — чувства, кажущегося нам, привыкшим не любить и не уважать всякую власть, нелепым и даже смешным.

«Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Пойдите княжить и володеть нами». Памятные слова летописной легенды о призвании варягов выражают самую суть понимания княжеской власти, единственной способной дать «наряд», то есть порядок, устроение земле, способной прекратить бессмысленные усобицы, придать завершенность и осмысленность всему существованию человеческого сообщества. Внешним выражением такого единения земли и князя и служил обряд взимания дани, «кормления» князя. Дань — знак причастности князя к земле и причастности земли к князю. «Кому дань даете? — спрашивал Олег, вступая в чужие пределы. — Мне дайте!» Вот формула добровольного вхождения земли в состав государства, единственное, необходимое и достаточное условие для этого. Большего в обыкновенных случаях не требовалось.

Конечно, эта же дань служила и обогащению князя и дружины. «Кормление» со временем теряло свой ритуальный, сакральный смысл, приобретая приземленное, чисто экономическое значение. Это с неизбежностью вело к разрыву, нарушению естественной связи между князем и его народом. Военные походы княжеских дружин, вовлечение древнекиевской знати в торговые операции с Византией, Хазарией и другими странами ускоряли расслоение древнерусского общества, усиливали корыстолюбие и стяжательство его верхушки^{13}. Но во времена Святослава этот процесс еще не зашел слишком далеко. Князь по-прежнему воспринимался неразрывно, нерасчлененно от подвластной ему земли.

Древняя Русь не знала обожествления монарха, как это было в древних государствах Востока. Но княжеская власть, а значит и ее носитель, князь, и у нас обретали черты мистические, сверхъестественные. (Как, впрочем, и в других раннесредневековых «варварских» государствах Европы.) Гибель князя — всегда трагедия для земли; но и земные неурядицы и несчастья гибельны для князя, ибо он неразрывно связан с землей, с миром, и если с теми творится что-то неладное, значит, и данные свыше магические силы покидают его. Князь — голова, земля — тело: «Тяжко голове без плечь, зло телу без головы»^{14}. Когда, например, древляне предали смерти князя Игоря, дважды нарушившего обычай ежегодного полюдья, они не сомневались, что и все достояние Игорево — жена, дети и все княжение его — теперь по праву принадлежит им. Тело убитого князя оставалось в их земле. Ясно сознавая собственную правоту и полную неприкосновенность, древлянские послы вступили в покои киевской княгини, не прося, но требуя, чтобы та отдалась их князю. Хитроумное убийство древлянских послов поразило современников, почему и осталось навсегда в памяти потомков. Впрочем — в том-то и заключалась мудрость княгини, — это было вовсе не простое убийство, но лишь буквальное исполнение собственных требований древлян, требований, доведенных до бессмыслия. И все же войну с древлянами Ольга начала лишь после того, как тело убитого князя было предано земле и все необходимые обряды соблюдены — притом с неслыханным пролитием жертвенной крови.