Владимир Шаров: По ту сторону истории - [43]
Не уверен, что сам Володя заметил и отрефлексировал это поразительное совпадение. Себя он никогда не перечитывал, да и не особо, кажется, помнил, что и когда писал. Но во всех случаях в будущее он смотрел без всякого оптимизма и, я бы сказал, с некоторой растерянностью – его совершенно не радовало, что продолжает сбываться все, о чем он писал. Детально обсуждать актуальное положение вещей он не очень любил, политология никогда не была его территорией. Что же касается атмосферы радостного воодушевления, охватившего российское общество на рубеже 2014–2015 годов, то он определял ее коротким словом, с недавних пор запрещенным на журнальных страницах. (И еще одна цитата из этого романа: «…русская империя изнутри безнадежно непрочна, вся ее экспансия – паническое бегство от внутренних неурядиц, с которыми она не знает что делать…»)
Я давно знаю о невозможности постичь направляющий смысл, а возможно, и об отсутствии смысла во многих трагических событиях, в частности в обстоятельствах ухода человека из жизни. И все же… Литературное наследие Владимира Шарова в некотором смысле уникально по своей монолитности: трудно представить себе более цельное и всеобъемлющее здание, чем корпус книг, написанных Володей. Здание это на редкость крепко сколочено (и совсем не по принципу необходимости и достаточности, а с большим запасом прочности), несущие и другие важные элементы конструкции многократно продублированы, с тем чтобы быть явственно различимыми под любыми углами зрения и при любом освещении. Пройти мимо его главной темы невозможно – Владимир Шаров постоянно писал об эсхатологическом понимании отечественной истории российской властью и народом (Москва – Третий Рим, русские – народ Нового Завета, Россия – последнее христианское царство, цель русских – распространить православное царство на весь мир, конец России – конец всему миру). Подправивший российскую эсхатологию в оптимистическом духе (сами построим Рай, сами воскресим мертвых), Н. Федоров, как любил говорить Володя, словно был услышан советской властью, и все равно строительство Рая на земле обернулось беспрецедентной кровью. Как совершенно правильно заметил А. Гаврилов, почти каждый роман Шарова в том или ином виде заканчивается Концом Света. Актуальность этого, к сожалению, никуда не уходит, более того, кажется, что никогда еще готовность взорвать мир, в котором не хочет найти свое истинное место безнадежно отставший и обанкротившийся «избранный народ»-самозванец, не формулировалась настолько цинично и откровенно. (Не испытавшая на себе, что такое война, власть плюс арсенал пусть проржавевшего, но все же ядерного оружия заметно отличают сегодняшнюю ситуацию от всего, что было раньше.)
Невозможно объяснить, но мне почему-то видится связь между уходом Володи и тем обрывом, с которого покатилась российская история в 2014 году.
Ощущение собственного избранничества (в отличие, например, от В. Набокова) В. Шарову было абсолютно чуждо, однако феномен мессианства был ему интересен и, посмею сказать, понятен. Так, например, его Скрябин («До и во время») знает, что он мессия, пришедший в мир вслед за Христом, чтобы в преддверии конца мира и исполнения всех пророчеств своей Мистерией воссоединить с Единым отпавший от него и лежащий в раздроблении мир. На страницах многих его романов то и дело между небом и землей курсируют и другие посланцы: например, в «Воскрешении Лазаря» отбывают сроки в лагере спустившиеся на землю Дева Мария, Николай Угодник и Илья Пророк, с тем чтобы, возвратившись на небеса, представить полный отчет о земных делах и ускорить второе Пришествие, а в «Царстве Агамемнона» в убитого солдата Федора Рыбалко воплощается Спаситель, отчего тот воскресает, чтобы учить народ истинной вере; сразу в нескольких шаровских романах можно найти и такое соображение (приводящее, правда, в действие совершенно неожиданные механизмы): чем больше праведников окажется на небе, тем больше шансов отмолить оставшихся.
В связи с этим выскажу одно сумасшедшее, но вполне шаровское предположение, которое, думаю, сам бы он никогда на себя не примерил.
А что, если по каким-то причинам в преддверии катастрофы, о которой он всю жизнь думал и писал, его присутствие сейчас важнее не здесь, а, условно говоря, Там. Кому, как не Володе, в полном соответствии с тем, как он прожил жизнь, и тем, что оставил после себя, с его редким даром пусть не оправдать, но уж точно понять каждого, стать перед лицом Высших сил заступником если не человечества, то по крайней мере своей семьи, близких и, надеюсь, знакомых.
У меня не было отдельных отношений с Владимиром Шаровым, за недолгое время нашего знакомства я только пару раз оказывался с ним вдвоем; мы общались семьями, сперва исключительно у нас, а после возвращения Оли из Америки строго через раз – у нас, у них на «Аэропорте». Затем Володя соединил нас с прекрасными Борей и Ниной Беленкиными. Как правило, он сам находил нас, звонил, и мы тут же договаривались о встрече. Возможно, поэтому о первой атаке рака мы узнали уже после ее отражения (немецкая медицина оказалась на высоте, а о рецидиве никто не думал): позвонил Володя, рассказал, и они с Олей тут же приехали к нам. Володя был ровно тем же, только поменялась прическа. Они с Олей собирались в Штаты, перед их отъездом мы еще успели к ним заехать. А потом наступила весна, лето – в это время и мы, как правило, снимаемся с места. В июле, в перерыве между двумя поездками, вдруг пришло известие (кажется, от Беленкиных), что Володя и Оля уже не в Америке, как мы думали, а в Израиле: рецидив, все совсем всерьез…
