Владимир Раевский - [10]

Затем Владимир побывал в губернском городе, повидался со знакомыми, осмотрел имение отца, но уже через неделю начал скучать по друзьям. Единственное, в чем он мог излить свои чувства, были стихотворения.

Мой друг! Взгляни кругом на наш подлунный свет:

От трона царского до хижины убогой —

Везде увидишь след богини быстроногой,

Но постоянного для ней приюта нет.

Чем выше здание — тем ближе к разрушенью,

Опасный скользкий путь титулов и честен,

Опасны милости и дружество царей —

Кто ближе к скипетру, тот ближе к ниспаденью!

Как часто видим мы невежду и глупца

С титулом княжеским, в заслугах, уваженья.

. . . . . . . . . .

Лишь независимость есть мудрого черта;

Под игом деспота-тирана — он свободен…

Для пользы ближнего жить — сладкая мечта!..

Вдали от друзей и от привычной военной жизни Раевский оказался на распутье, «в море суеты блуждая», он все чаще и чаще задумывался о смысле жизни. Охватившее его упадническое состояние дало толчок к написанию литературной сюиты «Ночь».

«Близко полуночи!.. Ничто не прерывает молчания и размышлений моих, один, окруженный сном и безмолвием, я обращаю мысль мою к протекшему… На крыльях мечты я переношусь в то счастливое время, когда я обладал счастливой беспечностью!.. Кровавый источник лился передо мной; в слепоте моей я видел одну славу, а зов трубы военной заглушал глас совести, чувства и рассудка. Ценою счастья, здоровья и свободы я заплатил за неопыт мой… Природа или случай, сотворя человека, наложили на рассудок и мысли тяжелый спуд, под коим тяготится и не может восстать сила и дерзновенные замыслы, постигнуть истину и начало!.. Для меня исчезли наслаждения, но я радуюсь будущим, когда свет лучезарный и непостижимый оку осветит взор моего заблуждения. Я радуюсь с приближением той минуты, когда я поравняюсь с царем, вельможею и несчастным рабом…»

В «Часе меланхолии» есть такие строки:

…Стремлюсь я к вечному покою,

Хочу под гробовой доскою,

Что есть бессмертие, узнать.

Почто мне в цвете дней моих

Страдать назначено судьбою?

Надежда, я забыт тобою,

Не вижу радостей твоих.

Необыкновенно энергичный, вечно стремившийся к чему-то новому, неизвестному, какое-то время Раевский не может найти себе места. Но это продолжалось недолго. В «Послании к другу он рисует себя ироническими красками:

Как отшельник, вдалеке

От сует, затей и славы,

Сделавшись беглец забавы

В красном старом колпаке,

Я доволен сам собой!

В те дни, пока Владимир жил в доме отца, Федосий Михайлович купил кучера и башмачника у соседнего помещика.

— Совсем недорого, — похвастался отец.

Владимир покраснел, грозно посмотрел на отца.

— Вы, отец, совершили преступление, — резко сказал он.

— Какое? Всю жизнь работников продают и покупают.

— Только у нас в России творится сие варварство, отец. Пора этому положить конец. Человек — это не вещь, не лошадь или пес. Это ужасно!

— Ко мне, Владимир, люди охотно идут, я их не обижаю. Ты сам это знаешь. А вот наш сосед помещик Тюфер Макёра заковывает своих провинившихся крестьян, и они так и работают в железках…

— Казнить его надобно за такое. Без суда и следствия казнить!

Владимир так разволновался, что говорить был не в силах. Отец что-то толковал о существующих порядках и обычаях, но сын, казалось, не слышал слов отца, а потом примирительным тоном объяснил:

— Фабрики и заведения наши, приводимые в действия рабами, никогда не принесут такой выгоды, как вольными, ибо там — воля, а здесь — принуждение; там договор и плата, здесь — необходимость; там — собственный расчет выгоды и старание, здесь — страх наказания только. Безмолвное повиновение ожесточает, не приводит к другому способу пропитать и удовлетворять нужды свои, как через грабеж и воровство; отсюда проистекает начало уголовных преступлений…

Федосий Михайлович внимательно выслушал сына, а потом сказал:

— Я вижу, Владимир, учение тебе во вред пошло. Ни от кого из твоих братьев и сестер я ничего подобного не слышал. С отцом, конечно, ты можешь говорить, но упаси тебя бог где-либо на людях… Сразу донесут.

— Ты прав, отец, аракчеевщина свирепствует везде. Когда я был в Курске, то там мне знакомый поэт рассказывал, что и цензура начала сильно свирепствовать. Некоего цензора Красовского называют даже цензурным террористом. Он не только не разрешает в недели поста помещать стихотворения, воспевающие любовь, но убивает любую живую, яркую строку. Сказывают, что против Строк «улыбку уст твоих небесных ловить…» он написал, что «женщина недостойна того, чтобы ее улыбку называть небесной…».

Цензурный гнет испытывал и Пушкин. В одном из писем Александру Бестужеву он писал: «Кланяйся от меня цензуре, старинной моей приятельнице, кажется, голубушка не поумнела».

В имении отца Владимир прожил больше года. И все это время отец настаивал, чтобы сын вернулся в армию, где, по его, отцовскому предположению, сына ждет большая военная карьера. Владимир не говорил ни да, ни нет. Принять окончательное решение помог случай. К отцу приехал в гости его бывший командир, генерал от кавалерии Воинов, который после долгой беседы с Владимиром сумел уговорить его подать рапорт о зачислении в кавалерию, пообещал взять своим адъютантом. Вскоре Раевский двинулся навстречу своей судьбе.