Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - [6]

Во время одного из припадков забытья Дмитрия Набокова перевезли в Россию. Елена сделала все, чтобы его спальня выглядела похожей на комнату в Ницце, где он пребывал в последнее время, – похожие цветы, мебель, драпировка. Умер он 15 марта 1904 года с ощущением, что все еще находится на Ривьере, и не слыша шума русских деревьев за окнами.

Глава вторая Появление Елены

Поначалу Владимир обучался на дому – так было в Батово, так продолжалось в Санкт-Петербурге, куда семья переехала на постоянное жительство после назначения Дмитрия Николаевича министром юстиции в 1878 году.

Своих старших сыновей – Дмитрия и Сергея – отец определил в то же Училище правоведения, которое окончил и сам. А вот Владимира, которого неспроста считали самым талантливым, решили готовить к университету. Что требовалось для университета? В первую очередь древнегреческий и латынь. Мальчика Володю – впрочем, он уже начинал превращаться в юношу, потому что домашнее обучение продолжалось до его 13 лет – определили в гимназию. Кстати, одним из его домашних учителей был отец Константин Ветвеницкий, преподававший ему Закон Божий и много лет спустя крестивший нескольких детей своего ученика, в том числе Владимира, будущего писателя.

Набокова отдали в лучшую (и одну из старейших) городскую гимназию – третью, тогда она называлась «Санкт-Петербургская мужская классическая». Гимназия существует по сей день – в статусе школы и под номером 181 она стоит в Соляном переулке, между Летним садом и Литейным. Принимали туда не только «знатных» детей, а вообще всех, кто заслуживал. Среди выпускников – критик-революционер Писарев, филолог Помяловский, граф Мусин-Пушкин, министр Иван Толстой, пушкинист Слонимский, хирург Оппель, Петр Струве, Дмитрий Мережковский и многие другие известные ученые и государственные деятели.

Однако же особо теплых чувств к гимназии Владимир Дмитриевич не питал. В 1922 году, незадолго до смерти, он написал статью «Петербургская гимназия сорок лет назад», в которой не только описал свои личные впечатления, но и нарисовал картину своего ученичества – думается, она была довольно близкой к действительности. Набоков говорил, что гимназия лично ему «кажется, никакого вреда не сделала» – отметим это прекрасное «кажется», да и в целом это очень характерное признание. Он рассказывал, что не сохранил дурных чувств к учителям (большинство которых относились к ученикам справедливо вне зависимости от сословий), но понимал, что у многих из его товарищей по гимназии воспоминания гораздо тяжелее. «И все же: какая безотрадная картина встает у меня перед глазами, когда я памятью переношусь к этим отдаленным временам», – восклицал Набоков. Отсутствие вреда от гимназии он объяснял тем, что всегда ухитрялся находить иные способы удовлетворить свою страсть к образованию (в основном чтением).

Львиную долю времени гимназисты посвящали зубрежке мертвых языков, хотя были и другие предметы. Кроме привычных нам математики, физики, русского и одного иностранного языков, с 8-го класса преподавалась космография. На естественные науки из-за латыни и греческого не хватало времени, а о законоведении, истории искусств и философии можно было только мечтать – тем, кто вообще знал об их существовании.

Тем не менее в 1887 году Набоков окончил гимназию с золотой медалью.

Мы не знаем, какие речи вел дома Дмитрий Николаевич, отец Владимира, и имели ли они влияние на политическое определение его детей, однако известно, что в гимназиях порядки царили самые суровые. Связано это было с попыткой подавить крамолу еще в зародыше, однако приводило, что неудивительно, к обратному результату. Ненависть к дисциплине из-под палки, стремление молодой, еще только формирующейся личности освободиться от гимназических порядков повлияли на Владимира самым прямым образом. Все это – а также неприятие государственного антисемитизма, о котором речь ниже, – сделали Набокова не пассивным либералом, как его отец, а либералом действующим.

В 1887 году Владимир Набоков поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, который, по кафедре уголовного права, с отличием окончил четыре года спустя – в 1891-м. Для студенчества время тоже было так себе: свободные собрания, кружки запретили еще в 1884 году (интересно, что по этому поводу думал тогдашний министр юстиции Дмитрий Набоков?), за профессорами следили, чтобы те чего лишнего не сказали на лекциях, была введена единая форма для студентов – с целью вычислять пришлых провокаторов во время восстаний, случавшихся чуть ли не ежегодно.

Как раз на университетские годы пришелся эпизод, не только ясно характеризующий Набокова, но и, как видится сейчас, предсказавший его роковой конец. В марте 1890 года в Санкт-Петербурге бушевала очередная волна студенческих протестов – разумеется, они были направлены на бóльшую свободу для университетов (а точнее, не на бóльшую, а хоть на какую-нибудь). 19 марта во время одной из демонстраций были арестованы несколько студентов, в числе которых был и Владимир Набоков. Узнав, что среди задержанных находится сын бывшего министра юстиции (хотя после отставки Дмитрия Николаевича прошло почти пять лет, фигурой он оставался знатной), начальство попыталось отпустить Набокова, с невинным видом напомнив, что отец ждет его к ужину. Владимир осведомился, отпустят ли его товарищей, которых тоже ждут к ужину их родные. Услышав отрицательный ответ, Набоков остался в камере. Той же ночью студентов перевели в «Кресты» (в данном случае это было лучше, чем сидеть в участке), а через четыре дня и вовсе отпустили. Товарищ Набокова по фамилии Могилянский утверждал, что именно упрямство Владимира помогло им так быстро – и без последствий – выйти на свободу.