Владимир Крючков. Время рассудит - [135]

Октябрь 1993 года. Завершение антиконституционного переворота в России. Ельцин расстреливает Верховный Совет Российской Федерации. Гибнут сотни людей. А с ними — и советская власть…

Вместо заключения А СУДЬИ КТО?

Народная мудрость гласит: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

Когда-то, в советское время, большинство людей всерьёз эти слова не воспринимали — обычная честность и порядочность надёжно оберегали их свободу, а даже самый скромный образ жизни был далёк от того, что принято считать бедностью.

Сейчас же пророческий смысл пословицы вряд ли у кого вызывает сомнение. А вернул к жизни это фольклорное наследие Ельцин, упрятав за решётку участников ГКЧП. Его приближённые — вице-президент Руцкой и председатель Верховного Совета РФ Хасбулатов, горячо убеждавшие доверчивый народ в том, что этот шаг был необходим для утверждения в России «подлинной демократии», вскоре тоже окажутся на нарах.

Многие считают, что арест и первые дни в неволе привели Крючкова в смятение, и в подтверждение этого домысла цитируют «покаянное» письмо в адрес Горбачёва. «Уважаемый Михаил Сергеевич! — писал Крючков. — Надо ли нас держать в тюрьме: одним под семьдесят, у других со здоровьем. Нужен ли такой масштабный процесс? Кстати, можно было бы подумать об иной мере пресечения. Например, строгий домашний арест. Вообще-то мне очень стыдно! Вчера прослушал часть (удалось) Вашего интервью о нас. Заслужили или нет (по совокупности), но убивает…»

Вроде бы и сам Крючков в своих воспоминаниях подтверждает, что он находился тогда, особенно 22 августа, скажем так, «не в своей тарелке»: «Физическое и моральное состояние было тяжёлым: бессонные ночи, полёт в самолёте, дорога в Солнечногорск[198]. Сон буквально валил с ног, глаза открывались с трудом. Личный обыск, протокол, другие формальности, связанные с задержанием, понимание разумом своего состояния — всё сливалось вместе в огромную давящую тяжесть».

А далее — два многочасовых допроса, второй — «откровенно жёсткий, с неудобными, даже садистскими вопросами».

В конце дня — настойчиво убеждают дать интервью репортёру Центрального телевидения В. Молчанову. Запись смонтировали на свой лад. Но главные слова Крючкова всё же оставили: «Вспоминая свой жизненный путь, думаю, что пошёл бы по нему снова. И мне представляется, что в своей жизни я не сделал ничего такого, за что моя родина могла бы обижаться на меня». Однако последующее его высказывание о том, что пять-шесть дней назад он поступил бы иначе, избрал бы другой вариант действий и не оказался бы в тюрьме, было растолковано в угоду следствию.

После всех кошмарных событий первого дня — вся ночь, целых девять часов, в дороге. Пункт назначения — следственный изолятор в Кашине. Одиночная камера в мрачном, старинном здании.

Понять состояние Крючкова можно: ещё вчера — обличённый огромной властью крупный государственный деятель, сегодня — «государственный преступник».

Но вот ведь парадокс: когда просматриваешь видеоматериалы первых допросов, телеинтервью, смонтированное Молчановым, видишь перед собой отнюдь не подавленного, а спокойного и уравновешенного, подтянутого человека.

Откуда же взялись покаянные нотки в письме Крючкова Горбачёву?

Для начала заметим, что это, в общем-то, и не письмо, а личная записка, посланная из тюрьмы. И то, что Горбачёв обнародовал её через средства массовой информации — как бы сказать помягче? — чести ему не делает.

Кроме того, накануне её написания Горбачёв раздавал направо и налево «разоблачительные» и гневные интервью, в которых полностью искажал содержание разговора с представителями ГКЧП, состоявшегося 18 августа в Фо-росе, от всего открещивался и представлял себя «узником заговорщиков». Одно из таких его интервью и услышал Крючков по тюремному репродуктору.

Подействовала на Крючкова и мощная пропагандистская кампания, развёрнутая на радио — другие источники информации в первые дни после ареста ему были недоступны. Зато радио можно было слушать практически весь день. Крючков потом признавался своему адвокату Ю. П. Иванову, что все эти осуждающие ГКЧП митинги, протесты, заявления, интервью и т. д. и т. п., которые репродуктор извергал с утра до вечера, заставили его на какое-то время и впрямь уверовать, что народ от «заговорщиков» отвернулся.

В то же время характер набиравшей силу кампании в СМИ свидетельствовал о том, что в стране разворачивается настоящая «охота на ведьм», которая может окончиться трагически не только для членов ГКЧП и их семей, но и для всех, кто поддержал действия Государственного комитета по чрезвычайному положению. Для такой тревоги у Крючкова были серьёзные основания. Уже 23 августа Ельцин подписал один из самых позорных в истории страны указов «О приостановлении деятельности Коммунистической партии РСФСР»[199] — на том основании, что она поддержала «попытку государственного переворота». Фактически это означало запрет компартии, что во всём демократическом мире принято считать одним из главных признаков наиболее реакционных режимов.

Напоминание Горбачёву о возрасте и здоровье заключённых под стражу участников ГКЧП тоже было связано не столько с беспокойством за собственное физическое состояние, сколько с ответственностью за судьбу других людей.