Владимир Иванович Даль - [11]

Больше всего привлекало В.И. Даля общение с литераторами, в круг которых он вошел сразу, благодаря завязавшемуся еще в Дерпте знакомству с В.А. Жуковским. Основываясь на воспоминаниях самого Даля, П.И. Мельников-Печерский пишет: “В Петербурге это знакомство перешло в тесную дружбу” [326, с. XXXV], вследствие чего Даль сблизился с многими писателями и познакомился с А.С. Пушкиным.

С великим поэтом его связал общий интерес к русской сказке, которая давала, по словам Даля, предлог познакомить читающую публику с русским словом, находившимся “в законе”, с народным языком, которому в сказке открывался “вольный разгул и широкий простор”. Даль вспоминал, что виделся с Пушкиным в это время всего раза два или три. “Это было, - писал Даль, - именно в 1832 году, когда я по окончании турецкого и польского походов, приехал в столицу и напечатал первые опыты свои. Пушкин, по обыкновению своему, засыпал меня множеством отрывчатых замечаний, которые все шли к делу, показывали глубокое чувство истины и выражали то, что казалось, у всякого из нас на уме вертится и только что с языка не срывается. «Сказка сказкой, - говорил он, - а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать, - надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке. Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!»” [375, т. 2, с. 261-262].

Это высказывание Пушкина, процитированные Далем, относится к первой книге начинающего писателя, которая вышла в 1832 г. в типографии А.А. Плюшара под заглавием: “Русские сказки, из придания народного изустного, на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорки ходячими разукрашенные Казаком Владимиром Луганским. Пяток первый”. Каждая из сказок посвящалась близким людям В.И. Даля: первая - сестрам Паулине и Александре, вторая - другу по Николаеву, астроному А.Х. Кнорре, третья - юным дерптским приятельницам Катеньке Мойер и Машеньке Зонтаг, внучатым племянницам В.А. Жуковского, четвертая - поэту Н.М. Языкову и всем товарищам из профессорского института при Дерптском университете, пятая - однокашникам по Морскому кадетскому корпусу П.М. Новосильскому и Н.И. Синицину.

Однако сказки В.И. Даля встретили одобрение не у всех. В дневнике литератора и цензора А.В. Никитенко 26 сентября 1832 г. появилась запись: “Новое гонение на литературу, нашли в сказках Луганского какой-то страшный умысел против верховной власти и т.д.” [339, с. 59]. Сам Никитенко считал, что это “не иное что, как иная русская болтовня о том, о сем” и что “достоинство их в народности рассказа”, однако “люди, близкие ко двору, видят тут какой- то политический умысел” [Там же]. А 7 октября управляющий III Отделением императорской канцелярии А.Н. Мордвинов писал шефу корпуса жандармов и начальнику III Отделения А.Х. Бенкендорфу: “Наделала у нас шуму книжка, пропущенная цензурою, напечатанная и поступившая в продажу. Заглавие ее: Русские сказки казака Луганского. Книжка напечатана самым простым слогом, вполне приспособленным для низших классов, для купцов, солдат и прислуги. В ней содержатся насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдат и пр. Я принял смелость поднести ее Его Величеству, который приказал арестовать сочинителя и взять его бумаги для расследования” [358, с. 412].

Арест был недолгим. Сам Даль написал в автобиографии, что он напечатал сказки, “за кои взят жандармом и посажен в III отделение, откуда выпущен без вреда того же дня вечером” [237, с. 40]. В другом месте он добавил, что Мордвинов объявил ему, ссылаясь на царскую волю, что “случай этот не будет иметь никаких вредных последствий и влияния на будущность” [158, с. 183]. О причинах столь быстрого снятия с Даля подозрения в неблагомыслии биографы пишут по-разному, но сходятся в том, что главную роль здесь сыграло ходатайство влиятельных друзей. Но на В.И. Даля, обладающего обостренным чувством собственного достоинства, этот инцидент произвел немалое впечатление, которое не забывалось с годами.

Этот случай имел и другое, противоположное значение - интерес общества к литературным произведениям В.И. Даля значительно возрос. “Имя Даля, - писал Я.К. Грот, - как и псевдоним его Казак Луганский, было у нас, начиная с 30-х годов, одним из самых популярных. С самого появления в литературе известность его быстро распространилась, благодаря, между прочим, неожиданному запрещению, которому подвергались изданные им в 1832 году сказки” [237, с. 38].

Критика встретила публикации Даля весьма доброжелательно. Так, после выхода в издательстве А.Ф. Смирдина сборника “Новоселье”, где наряду с поэмой А.С. Пушкина “Домик в Коломне”, произведениями П.А. Вяземского, И.А. Крылова, Н.И. Греча, М.П. Погодина и других - была напечатана сказка Даля [10], рецензент газеты “Северная пчела” писал в апреле 1833 г.: «Сказка о Емеле-дурачке, сочинение Владимира Луганского, испечена из ржаной русской муки и присыпана солью, но, кажется, не пересолена. Хотелось бы мне пораспространяться о сочинениях сего рода, но теперь не место и не время. Между тем я уверен, что многие и многие читатели “Новоселья” прочитают “Емелю” с удовольствием, а для нас это главное».