Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви - [56]
Любовь – всегда противовес войне и смерти и тоже – война и смерть. Любовь спасала меня на войне – материнская, самая верная. И я не хочу сказать, что любовь моей матери была сильнее любви других матерей, жен, подруг – просто нашей повезло больше, и я остался жив. Любовь помогла мне справиться с «реабилитацией», когда недавние защитники родины опять превратились в десятиклассников и абитуриентов. Мы стали жить по законам мирного времени, и не все в этом времени было понятно и просто принять. И не надо думать, что мы ничего не видели и со всем соглашались. На фронте мы научились не предавать – и поэтому я никогда не стоял в стороне от выбора чести. Честь воина – защищать. И я всегда был на стороне слабого. Когда я кого-то спасаю, за кого-то борюсь, помогаю, то снова чувствую себя там, на передовой. Там, где острее всего ощущаешь вкус жизни и счастье чувствовать себя живым – действующим.
Любовь спасла меня от пустоты без любви и потом едва не убила своим уходом. Любовь помогла мне бороться с «болезнью» и сама стала болезнью. Ревность не возникает из ничего – мне подсказало чутье: что-то сдвинулось в нашей гармонии, что-то изменилось. Не с моей стороны – я всегда разделял это, самое главное, и остальное. Я боялся этопотерять – равновесие, счастье, порядок. Я тогда испугался и позволил «болезни» войти. Мне не стыдно признаться в испуге – трусость и страх не одно и то же. Покажите мне человека, который бы ничего не боялся. Я ему не поверю – я был на войне. Было страшно, но мы побеждали свой страх – отчаянием, молодостью, боевыми ста граммами. Нас, восемнадцатилетних, война пожирала с особым пристрастием и «аппетитом». Мы научились выпивать свой страх, не закусывая.
Я всегда боролся за свою любовь, до последнего. Как мог. Я не люблю, когда меня отождествляли в фильмах с моими героями, – я ни один из них, я – скорее все вместе. Прямые ассоциации, сопоставления, внешние или социальные, искать не следует. На Горикова из «Школы мужества», Вохминцева, Бахирева я не похож. У них другая жизнь. И все-таки этих героев я вывожу из военного прошлого. Оттуда же – обостренное чувство любви и предчувствие ее завершения. И прыжок в следующий круг – любви к детям, любви не между мужчиной и женщиной, а возвращение к любви, с которой все началось, – родовой, генной, отцовской.
Обо мне говорили, что я сумасшедший отец. Нет, я отец – которого у меня почти не было. Образец для подражания и нормальный человек, нянька и строгий учитель. Мне не хватило отца в детстве, мое воспитание было прежде всего материнским, и я хотел доказать, что иное – возможно. Война отняла у меня отца, первая любовь не принесла отцовства, после третьей я сказал – теперь моя очередь. Это мои дети, мои гены, моя забота – моё. Все – мое. Я не стану ни с кем делиться, потому что верю только себе, своему абсолютному чутью и от Бога данному чувству идеала. Только я знаю, как должно быть и как правильно. Только я понимаю, в чем они – мои дети – ошибаются и куда им идти.
Про меня так и не поняли главного – я самодостаточен, что, однако, не значит – ограничен. Того, что есть во мне, хватит на десятерых, а то и больше. В моей вселенной хватает места всему, и если я здесь – бог, то только потому, что Бог тоже позволяет совершаться несправедливости, чтобы после иметь возможность ее исправить, как доказательство своего могущества и присутствия в мире – в космосе и на земле. И я – человек, я знаю, что такое любовь и ненависть, я видел смерть и кровь, я терял и обретал – друзей, любимых, надежду, счастье. Познал я взлеты и падения. Но не был доволен собой. Сомнение вело меня через всю жизнь, но только как спутник, а не командир. Я знаю цену дружбе, и поэтому она – для самых-самых, избранных судьбою и мной. Но люди – часть моей жизни, я не могу жить в изоляции, особенно в период работы. Мысль невозможно остановить, но и ее надо подкормить, подпитать, ей надо позволить выйти из лабиринта мозговых извилин и оформиться. И поэтому я говорю, говорю – с близкими, с приходящими. Многие принимают это как дар, кто-то – как источник бесплатной «корзины идей». Я не скупой, я себе на уме, потому что практически каждый входящий в мой дом – еще одна трасса на полигоне испытаний моих замыслов, отработки сюжетов и тем.
Как только меня не называли – бароном Мюнхгаузеном, Остапом Бендером. Все так и есть – отчасти я и тот и другой. И еще Сирано де Бержерак, и немного Каренин, и дядя Ваня, и Дон Гуан. Я – выдумщик и фантазер, я – сочинитель, импровизатор, творец. И не надо подлавливать меня на разночтениях – я не ошибаюсь. Я совершенствую раз найденный сюжет снова и снова. Я – словно скульптор, художник, поэт – отстраняюсь на время от своего творения и зорким редакторским глазом смотрю, где есть лишнее, где не хватает деталей. И однажды рассказ становится идеальной репризой – жаль, что она, как правило, мимолетна. Хорошо, если кто-то успел подхватить и запомнить. Я не могу это делать сам – не успеваю. И не хочу – я не люблю остановок. Мне всегда надо – дальше, дальше.
