Владигор и Звезда Перуна - [4]

— Евдоха, никак гость к тебе?

К ней приближался Саврас, хозяин соседнего подворья, здоровенный мужик, известный в деревне своей прижимистостью. Говаривали, что он в молодости пошаливал с речными разбойниками на Чурани. Однако с годами остепенился, заматерел, обновил избу и крепко держал хозяйство, заставляя всю свою большую семью работать не разгибая спины. Он и сам просыпался раньше всех, как, например, сегодня. В избушку Евдохи, стоящую на отшибе, он сроду не заглядывал, соседку не замечал по причине полной ее для себя ненадобности, да вот сделал-таки исключение, заинтересовавшись нездешним жеребцом.

— Саврас, ты, что ли? Подай-ка руку, не встать никак.

Евдоха недолюбливала скупого и самодовольного соседа, но сейчас и ему была рада, ей боязно было оставаться одной с чужим конем («Кормить-то чем я его буду?»). Да и с конем ли одним?..

Саврас шагнул к Евдохе и легко поставил ее на ноги.

— Гость, да нежданный, — вымолвила она, отряхиваясь от снега.

— Справный жеребец, — оценил Саврас. — Отощал только. Откуда таков?

— Кабы я знала, — вздохнула Евдоха.

— Пришлый, стало быть? А в корзине чего?

Вместо ответа вновь заплакал ребенок.

— Эвон чего… — протянул удивленно сосед и вынул вдруг из-за голенища широкий нож. Жеребец испуганно повел синим глазом. Сердце Евдохи екнуло. — А ну, Евдоха, попридержи корзинку.

Он нагнулся, оттянул и перерезал под конским брюхом сперва один ремень, затем другой. Корзина оказалась в руках у Евдохи, и она удивилась малой ее тяжести.

— Ну, пошли поглядим, — произнес Саврас, подталкивая Евдоху к избе.

Внутри было по-прежнему темно. Евдоха поставила корзину подле печи, достала лучину и зажгла ее от пламени догорающего сушняка.

— Ну и дух у тебя, — поморщился Саврас и заметил козу с козленком. — Не изба, а хлев. Я с живностью строг, у меня что коза, что овца, что собака, всяк свое место знай! Ты что ж, и жеребца сюда втащишь?

Евдоха лишь вздохнула в ответ и принялась развязывать ремешки, крепко удерживающие крышку корзины.

— И то верно, — сказал с удовлетворением Саврас. — Тебе его и не выкормить, жеребца-то. А я вот что! Я, пожалуй, у себя его подержу, пока хозяин не объявится. Ты как, соседка, согласная?

Евдоха, слушавшая его вполуха, кивнула и открыла ивовую крышку. Она увидела именно то, что и ожидала увидеть. На дне корзины в куче сбившегося тряпья лежал полугодовалый мальчик. Кожа его посинела от холода, губы едва шевелились, и все тело было покрыто кровоподтеками.

Саврас широкой ладонью отодвинул Евдоху и тоже заглянул в корзину.

— Конь, однако, дорогу не шибко выбирал, пока его вез, — ухмыльнулся он. — До вечера не протянет.

Тон его покоробил Евдоху. Немолодая одинокая женщина внезапно почувствовала пронзительную жалость к этому маленькому беззащитному существу. Чьим бы ни был он сыном, боги сделали так, что именно к ней попал он со своей бедой, и никто, кроме нее, не несет сейчас большей ответственности за его жизнь. Она обернулась к Саврасу и сказала почти со злостью:

— А ты в чужой-то избе не хозяйничай. Ишь, коза не по душе ему! Лучше бы не каркал, а воды принес.

Тот удивленно развел руками:

— Да чего ты, соседка? Будет и вода тебе. Моя Лушка живо согреет и принесет. Тебе кадка, мне лошадка.

Он хохотнул собственной шутке и пошел из избы. Евдоха, постояв в нерешительности, спохватилась и выскочила за ним. И вовремя, потому что Саврас, накинув на жеребца петлю из связанных ремней, уже вел его за собой.

— Одеяло-то с овчиной куда повез! — закричала Евдоха, — Али совсем хозяйством оскудел?

Саврас с неудовольствием смахнул полушубок и одеяло в снег:

— Да забирай, глупая. Мне чужого добра не надобно.

«Как же, — подумала Евдоха, возвращаясь к себе. — Только до чужого ты и охоч…»

Вернувшись, она так и застыла, пораженная, посреди избы. Ее старая коза стояла над корзиной, а малыш, прильнув к отвислому соску, с причмокиванием сосал козье молоко. Козленок оживленно бегал вокруг, пытаясь получше рассмотреть своего нового молочного братца. Евдоха не стала отгонять козу и опустилась в задумчивости на лавку. В самом деле, не луковицей же с картохой младенца кормить. Она чувствовала себя такой обессиленной, будто целый день делала тяжелую работу. Пересилив усталость, Евдоха поднялась и принялась налаживать огонь в печи.

Вскоре пришла Саврасова жена Лушка с кадкой горячей воды. Кадку помогла донести еще одна баба, которую жители Дряни прозвали Настыркой. Случись у кого в деревне хворь, или роды, или хлопоты свадебные, она тут же оказывалась рядом, суетилась вместе с хозяевами, настырно навязывалась в помощницы, и отвадить ее было совершенно невозможно. Настырка очень была огорчена, что не первая узнала о происшествии, и теперь старалась показать свою осведомленность в подобного рода делах.

— Ах, бедный ты мой, бедный! Настрадался-то, поди, как! — запричитала она, мельком взглянув на ребенка. Затем отвернулась и затараторила, обращаясь то к Евдохе, то к Лушке: — Знала я одну бабу в Замостье, так пошла она как-то на торг, гребешок там купить али гороху, не помню толком, воротилась, а в собачьей будке-то ребеночек плачет. Что такое, думает? У мужа спросила, тот знать ничего не знат. А глаза-то отводит. Э-е, баба думает, неладно дело. Так и вышло. Муженек-то ейный нагрешил с соседкою-то да и отвадился, а та в отместку и подбросила мужику сыночка. Или, постой, деваха то была? Точно! Деваха была. А он, муженек-то, жене и говорит…