Вкус терна на рассвете - [30]

Наутро я проснулся поздно, соседа по номеру уже не было, кровать его стояла небрежно убранная — накинуто одеяло, подушка лежит сверху, в ней вмятина, куда, должно быть, ткнули кулаком… Туров, значит, ушел куда-то прогуляться. Я умылся, попил чаю, затем отправился по делам.

В гостиницу я вернулся поздно вечером. Сосед сидел за столом, скрестив мускулистые, с могучими запястьями руки и молча наблюдал за мною, пока я переодевался.

— Ну и как? Состоялось ваше знакомство с Киргизией? — спросил он.

— Да, — коротко ответил я, вытянувшись поверх одеяла на кровати. — А как у вас дела? Все хорошо, надеюсь?

— Не очень, дружище, — ответил он, невесело улыбаясь.

— Что-нибудь случилось?

— Гаяна не приехала, вместо нее была старшая сестра. Она тоже на Иссык-Куле живет, в том же совхозе. А сама Гаяна не смогла приехать, заболела, оказывается.

— Не повезло вам, — посочувствовал я. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Наоборот, все очень скверно. Слегла она, дорогой, с горя свалилась. Ей не отдали детей, вмешалась родня, когда узнали, что Гаяна хочет уехать со мной. Это сестра вмешалась. Приехала специально сюда и устроила мне изрядный скандалец. Очень решительная дама, зоотехником в совхозе работает. В прошлом году, когда я тайно приезжал к Гаяне, сестра однажды застала нас на берегу озера. Ехала куда-то по своим делам верхом на лошади и увидела, как мы в тихом уголке сидим рядом. Ничего не сказала в тот раз, только лошадь стала нахлестывать как бешеная и ускакала. А когда узнала, что Гаяна собирается разводиться, вмешалась, все расстроила. Созвала родных и устроила суд над младшей сестрой.

— Но ей-то что за дело? — возмутился я.

— А представьте себе женщину крепкую, уверенную, нестарую еще, которую везде встречают с почетом и иначе как по имени-отчеству и не называют; представьте, до чего она может быть уверена в своей правоте, если в районе она в почете, в семье безраздельно властвует, муж у нее тихий, молчаливый человек, счетовод; ходит она в сапогах, вразвалочку, как мужчина, и говорит громким голосом. Бог ты мой, вы бы только посмотрели на это широкое сердитое лицо! Как она разделывала меня здесь…

— Однако ваша Гаяна могла бы поступить более решительно, — заметил я.

— Вы не представляете себе, какое влияние имеет старшая сестра на Гаяну. Только и слышишь от нее: эдже так сказала, эдже так велела. Когда сестра застала нас на озере, Гаяна совершенно онемела со страху, дрожала как в лихорадке. Я долго не мог ее успокоить. Она полная противоположность своей сестре, поэтому, наверное, так и тянется к ней. Выпади Гаяне другая судьба, из нее вышло бы что-нибудь замечательное, может быть, стихи писала или стала бы артисткой. Я, знаете ли, был просто поражен, когда узнал, до чего она начитанна, как разбирается в искусстве, то есть в том, в чем до знакомства с нею я считал себя человеком довольно осведомленным. И вообще у нее голова хорошая — думаю, что и в науке она сделала бы успехи. А замужество стало для нее сущим несчастьем. Семнадцати лет уже имела ребенка. Вышла она замуж тоже не без влияния своей эдже, которая и нашла для нее жениха. Я видел мужа Гаяны всего два раза и, знаете, ничего плохого не могу сказать о нем. Вполне, как говорится, нормальный человек, с виду приятный и веселый. Немного шумный и, может быть, слишком легко навязывается на дружбу. Но что может знать посторонний человек о тайнах чужой семейной жизни? Гаяна ничего не хотела рассказывать, а я никогда не расспрашивал ее и знал лишь одно: что в последнее время муж ее пьет, ежедневно напивается до безобразия. Наверное, по этой причине последний ребенок у них оказался не совсем нормальным и попал сюда, во Фрунзе, в специальную больницу…

Мой прошлогодний приезд ее страшно удивил и взволновал. Я приехал внезапно, без всяких предварительных переговоров, и, когда однажды вечером встретил ее после работы, она, бедняжка, схватилась за сердце и едва не упала посреди улицы. Хорошо, что народу вокруг не было и я успел подхватить ее и увести в сторону, к тополям. Не могу без боли и в то же время без чувства великого счастья вспоминать эту прошлую осень. Я устроился в районной гостинице, недалеко от совхоза, который почти примыкает к городу. Мы встречались вечерами где-нибудь у озера или на безлюдных улицах городка и никак не могли наговориться. Она старалась быть веселой, сказала мне, что мой приезд для нее — лучший подарок судьбы за всю ее жизнь, но иногда подолгу плакала, и я не мог найти слов, чтобы утешить ее. Встречи наши происходили урывками, надолго отлучаться из дому она не могла, но однажды сказала, что два дня мы можем провести вместе: объявила дома, что уезжает во Фрунзе навестить ребенка и сделать кое-какие покупки.

Мы поехали вместе на автобусе, и эти дни были лучшими для нас. После свидания с больным сыном Гаяна попросила одну больничную няньку устроить нас на два дня в городе. Та дала ей адрес — и мы попали в дом к пожилой уйгурке, которая выделила нам летнее саманное строение в саду. Тогда я и узнал, дружище, что такое высшая радость жизни. Это, знаете ли, оказывается не бог весть что: это когда уснешь и видишь во сне, что ты с любимым человеком, а проснешься, откроешь глаза — и он, оказывается, рядом.