Вкус пепла - [66]

Демьян Федорович то так, то эдак раскладывал найденное, словно пасьянс, пытаясь найти хоть какую-то деталь, которая бы все это объединила.

«Общее собрание… – размышлял Доронин. – Может, той самой партии, народной, социалистической? Так нет, ее вроде прикрыли в июле. А если это связано с училищем? С мятежом? А что, время совпадает. И этот билет на вчерашнее число…»

– Аристарх Викентьевич! – Чекист слез с подоконника. – Можете подойти?

– Сейчас, – отозвался Озеровский из соседней комнаты и вскоре появился в дверном проеме с тетрадью в руках. – Не поверите, Демьян Федорович, но, кажется, мы с вами нашли то, что нужно. Вот, послушайте.

Следователь перевернул несколько страниц, нашел искомое место, зачитал вслух:

«… мне, как и любому другому человеку, нужно счастье, нужно сияние. Господи, что я натворил… Почему послушал этих людей? Почему оттолкнул от себя эту возвышенную душу? Если бы мои близкие знали, какое солнце заполняло мою душу во время наших встреч… Они бы блаженствовали, они бы радовались за меня, а не проливали слезы. В этой жизни так трудно к чему-либо привязаться по-настоящему, глубоко. А мне повезло, мне жизнь сделала Дар. Но любой Дар не дается даром. Никому! В каких страданиях мечется душа, возжаждавшая Бога, и на какие муки способна она, чтобы утолить эту жажду? Теперь меня ожидают тоска, гнет, скитания, унижения, неустроенность. Сможет ли он меня простить? Да и есть ли прощение моему поступку? Подвиг! Нужно совершить подвиг, и тогда в душе засияет неугасимая божественная лампада… Большего я не хочу от жизни. Только прощения и успокоения. Все мои прежние земные привязанности и мимолетные радости сегодня кажутся ребячеством. И даже настоящее горе моих близких, их отчаяние, их безутешное страдание тонут для меня в сиянии божественного света, разлитом во мне и вокруг меня…».

– Ну как? – Аристарх Викентьевич с восхищением свернул дневник в трубочку, хлопнул им о ладонь руки.

– Никак. Спятивший на религиозной почве мальчишка. Сопляк. У нас на «Метком» знаете, сколько таких было? Особенно после первого боя, – подытожил Доронин. – Бог… Божество… Муть какая-то.

– Не скажите! – не согласился следователь. – Сие написано неспроста. Муки терзают будущего убийцу. Душевные порывы. Опять же как тут писано: нужно совершить подвиг, чтобы после его кто-то простил. Непонимание родными его чувств. Каких чувств? К кому? Но меня в данной записи кроме текста заинтересовала дата, когда он был написан. Смотрите. – Озеровский перевернул тетрадь так, чтобы матрос смог увидеть текст. – 18 августа сего года! И еще приписано: ночь. Ни о чем не говорит?

– Пока нет.

– На следующий день, 19-го числа, Ревтрибунал приговорил друга Канегиссера, Перельцвейга, к смертной казни.

– И что? Какое имеет отношение данная запись к трибуналу?

– Вот и меня, Демьян Федорович, сие поставило в тупик. Завтра решается судьба близкого человека, а господин студиозус посреди ночи, вместо того чтобы страдать от скорой потери друга, вдруг извергается высоким «штилем» про чувства, подвиг, непонимание… А может, они не были столь близки? Если предположить, что к тому моменту их чувства охладели и они уже не были между собой тем, кем мы их считаем? Тогда бы это многое объяснило. А точнее…

Озеровский замолчал, предоставляя Доронину возможность самому довести логическую цепочку до конца.

– Пацан соврал. – Доронин понял, куда гнет следователь. – И убийство было совершено не из-за Перельцвейга.

– Именно! – Аристарх Викентьевич потряс дневником. – Сплошной утопический романтизм. Мальчишка мечется. Обвиняет родственников в том, что они расстались. Чувствует вину. Хочет совершить подвиг. И одновременно ждет целых десять дней. Конечно, я согласен с мыслью, будто месть хороша только по прошествии некоторого времени. Но сия форма не совпадает с романтизмом. Как бы поступил романтик Канегиссер? Он бы сразу кинулся на обидчика. А что имеем мы? Ладно, поверим преступнику и его словам о том, будто он хотел убить Урицкого из личных мотивов. И жертву выбрал не случайно, а потому, что та подписала расстрельный приказ. Предположим, данное покушение и есть тот самый подвиг, который решил совершить мальчишка. Однако появляются иные вопросы. Почему Канегиссер не застрелил Урицкого сразу, на следующий день, как только узнал о решении трибунала? Зачем ждал десять дней? Готовился к совершению преступления? Но с более бестолковой и бездарной подготовкой мне, признаться, ранее сталкиваться не приходилось.

– Да ладно вам, – отмахнулся Доронин. – Настанет час – все прояснится. Лучше посмотрите на этот клочок бумаги, – матрос протянул билет, – на вчерашнее число. Мальчишка-то сбежать собирался.

Озеровский бросил взгляд на картонку:

– Верно, до Одессы. Только имеется одна закавыка, Демьян Федорович. Куплен билет действительно на вчерашнее число. А вот хотел ли им воспользоваться именно Леонид и именно этим числом? Вы то небось билетик приобретали в кассе, когда ехали из города?

– Ну да, – согласно кивнул головой чекист.

– А сей бланк, – Озеровский потряс картонкой, – приобретен посредством личных связей. Видите подпись?