Вкус пепла - [41]

А уж кому-кому, а Душану Каличу есть что рассказать об этом. И не понаслышке. Мальчишкой вступив в Союз коммунистической молодежи Югославии, он с оружием в руках боролся с гитлеровцами в рядах партизан. Был схвачен и три года провел в нацистском концентрационном лагере Маутхаузен, где за спиной у каждого узника каждый день ходила смерть. Калич был одним из тех, кому там было опаснее и тяжелее, чем всем другим, хотя казалось, что тяжелей уж некуда — Душан был участником подполья лагерного Сопротивления и каждый день балансировал у той роковой черты, за которой просто расстрел люди уже почитали за награду.

Но все это, частично выплеснувшееся ранее в его рассказах и романах «Обитель мрака» и «Возвращение в рай», Д. Калич оставляет за пределами книги «Вкус пепла». Я вообще замечал, что чем больше и ближе знает человек леденящие душу подробности, тем меньше бывает у него охоты рассказывать об этом другим. Потому-то, наверное, и роман Калича начинается неброско, с сообщения о том, что была победная весна 1945 года и узники гитлеровского концлагеря на территории Австрии обрели свободу.

И счастье вновь обретенной жизни! Но это уже из того, что «в уме», о чем по скупости Д. Калича на слова мы лишь догадываемся. Так же, как догадываемся о смятении чувств героев романа, которые лишены этого счастья таинственным клеймом Е-15, оставленным на их телах пребыванием в лаборатории лагерного врача Людвига Крауса. Они не знают, что за вакцина им впрыснута, но чувствуют, что обречены, что смертный приговор уже приводит в исполнение время. Но сколько им еще осталось? Этого не знает никто.

Их было семеро — два югослава, крестьянин Зоран и гимназист Ненад, русский сельский парень Саша, американец польского происхождения — пленный летчик, бывший до войны пианистом, Фрэнк, каменотес из Рима Анджело, участник французского Сопротивления Жильбер и бывший боец армии республиканской Испании Мигель. «В слабом свете прохладного майского утра, съежившись в своих лагерных лохмотьях, молчаливые и почти бездыханные, они были похожи скорее на нереальные существа, на семь восковых фигур, посаженных за большой стол в зале какого-то музея, чем на живых людей, с которыми разминулась смерть в этом нацистском концлагере…»

За этой мастерски в своей краткости, почти афористично выписанной картиной нам видятся другие — как восторженно разлетаются по домам в разные города и страны остальные узники и как страшна тяжесть общей беды, сведшей вместе на опустевшем вдруг лагерном дворе этих семерых. Мы явственно ощущаем сковавшую их невозможность нести в одиночку каждому в свой дом незримую свою беду и сознание необходимости всем вместе, общими силами постараться если не спастись, то уж по крайней мере снять с себя проклятие тайны сыворотки, введенной в их кровь доктором Людвигом Краусом.

Книга Душана Калича от начала до конца видится мне состоящей из таких вот «картин», до предела концентрирующих авторскую и будоражащих читательскую мысль. Вот сцена в благополучном, тихом, мирном, по-своему даже добром доме, где родился и вырос Людвиг Краус. Его отец — больной беспомощный старик со свойственной всем старикам мира едва ли не последней в жизни радостью — слепой гордостью успехами сына. И мы лишь догадываемся, что происходит в душах семерых обреченных. Как трудно им сдержаться, чтобы не расстрелять, не разнести гранатой это гнездо, выпустившее в мир изувера.

Старик? Его сестра, тетка Людвига, — старуха? А дети таких вот стариков щадили наших?! Это смог бы ответить каждый из семерых, вспомнив о том, что творили гитлеровцы на его родине. И был бы прав в святом отмщении.

Но они уходят, лишь чуть-чуть приоткрыв глаза старику на то, чем занимался его сын — когда-то блестящий хирург — после того, как надел мундир эсэсовца.

То же происходит и в другом ненавистном им доме, где на стене портрет хозяина в офицерской фашистской форме с Железным крестом за заслуги. Испуганно жмется в угол его жена, за дверью слышны дети. Те самые «чистокровные арийцы», которых собирались сделать хозяевами мира и ради этого уничтожали в концлагерях, травили в чреве матерей и губили еще до зачатия сотни тысяч детей в других, «негерманских» странах. В этом доме ждали отца. Но не дождутся. Его портрет в траурной раме. Но и жена и дети будут любить этого гитлеровца всю жизнь.

Как удержаться от мщения этому дому тем, кто помечен знаком Е-15, кто, еще не зная наверное, чувствует, что, если и выживет, никогда не сможет иметь ни жены, ни детей!

И снова, заставив себя на время забыть об этом, забыть, что делали люди в той ненавистной форме в их домах с их матерями, младшими братьями и сестрами, они уходят. Спешат дальше по следу того, для расправы с которым уже не дрогнет рука.

Ситуация розыска и погони коварна соблазнительностью легкого пути приключения и детектива. Но Душан Калич удержался от этого соблазна. От начала и до конца романа он держит повествование в напряжении психологической интриги, в которой недосказанность — метод художественного выражения. Порою, правда, кажется, что автор уж слишком аскетичен, излишне сдержан в своем письме, хочется эмоций, оценок, подробностей. Думается, что в необходимом «додумывании» ряда «картин» романа, особенно в заключительной его части, писатель мог бы и чуть помочь читателю. Ну хотя бы в сцене смерти Людвига Крауса. Ведь ныне в том, что написано Д. Каличем, финал преступника столь «открыт», что допускает целый набор довольно разных прочтений. Почему покончил с собой врач-изувер, бывший когда-то уважаемым человеком, безупречным профессионалом? Ведь военный разгром гитлеризма в те дни был лишь общим фоном для всех, кто в тот или иной период, в той или иной форме и мере связал себя в прошлом с носителями коричневой чумы. Действовали же все они в то время на том фоне по-разному. От самоубийств вслед за Гитлером и Геббельсом фанатиков идеи нацизма до тех, кто осознавал тяжесть преступлений фашизма и долю своего участия в них.