Вкус невинности - [5]

Проблема была в другом. Адель родилась, когда сама Гортензия была почти ребенком. Иными словами, она была просто грех молодости. Слишком занятая собой, Гортензия последовала примеру многих знатных дам и не стала отягощать себя воспитанием дочери: сначала отдала ее кормилице в деревню, потом, когда ребенку минуло шесть лет, - в пансион мадам Шаретон в Париже, где навещала девочку лишь на Рождество и на Пасху. Только однажды Гортензия забрала Адель на лето к себе во Флоренцию, где в то время жила с князем Демидовым, однако сумела настолько соблюсти внешние приличия, что Адель не заподозрила ничего предосудительного в образе жизни матери. Теперь же, когда оставлять девушку в пансионе стало невозможно, Гортензия почувствовала, что совсем не знает дочери, что для нее даже как-то странно - сознавать, что та уже такая взрослая, и что в свою очередь Адель ничего не знает о своей матери, вполне искренне считает ее графиней д’Эрио и верит, что родилась от короткого, но вполне законного союза Гортензии с каким-то графом д’Эрио - эту небылицу ей еще в детстве внушила кормилица.

Да и откуда ей было знать? В пансионе она получила то же воспитание, что и дочери добродетельных родителей. Мать ее вела себя внешне вполне благопристойно - по крайней мере, Адель ничего подозрительного не замечала. Ну да, в их салоне часто бывают гости, матери целуют руку мужчины, говорят ей комплименты - а почему должно быть иначе? Многие дамы ведут светский образ жизни. К сплетням она не прислушивалась, а того, что подчас посетители дерзко обращаются и с ней самой, она не видела или считала чем-то незначительным. Ей и в голову не приходило воспринимать это всерьез. И Гортензия, уяснив это, вдруг поняла, что не знает, как быть.

Госпожа Эрио понимала, что рано или поздно все выплывет наружу. Адель умна, она тонко чувствует, до поры до времени одна лишь наивность не позволяет ей увидеть всю сложность и подчас постыдность жизни, которую они ведут. Придет час, и она задумается о том, чем занимается мать. Поймет, откуда берутся деньги. Уяснит всю ложность своего положения. Да, это рано или поздно случится, но… но заранее объяснять ей все Гортензия была не в состоянии. Поразмыслив немного, она решила пустить все на самотек: жизнь научила ее саму, жизнь научит и Адель!

Кроме того, долгие размышления никогда не занимали Гортензию. Она была еще слишком молода, слишком красива, чтобы посвящать себя дочери. Изредка мать мечтала о том, что было бы неплохо, если бы Адель нашла себе мужа, но, в сущности, сама понимала, что это невозможно. Собственных средств у них было немного, стало быть, никто не женится на Адель из-за денег. А из-за нее самой… Видит Бог, это было бы слишком большим чудом.

3

Экипаж с гербом барона де Фронсака подъехал, когда уже близилась полночь. Два человека вышли из него на землю - оба в черных сюртуках и цилиндрах, белых перчатках и белых рубашках с высокими тугими воротниками, только один был пожилой, дородный, страдающий легкой одышкой, а второй молод, высок и хорошо собой.

Эдуард окинул внимательным взглядом четыре освещенных окна, крыльцо и швейцара. Помолчав, сказал мрачным голосом:

- Здесь на первый взгляд все вполне прилично. Кажется, вы меня поклялись развлечь, а не разочаровать.

- Разочаровать? Вас разочаровывает приличие?

- Я сыт им по горло. Впрочем, так же, как и развратом. Право, даже не знаю, что бы такое могло меня позабавить: я привык ко всему.

- Уверяю вас, Эдуард, - произнес барон убежденно, не показывая, что безразличный тон племянника заставляет его сомневаться в своей правоте, - рано или поздно вы найдете в этом доме что-то любопытное. Разве не говорил я вам? Здесь царит не только госпожа Эрио, у нее бывают и другие особы такого же порядка.

- Я их знаю, как своих пять пальцев, любезный дядюшка, - с видимым раздражением произнес граф де Монтрей, - и они всюду одинаковы, так что совершенно не надо было наряжаться и тащиться сюда. Если уж вам так непременно нужно было заняться моим воспитанием, вы нашли бы мне дюжину таких на Пляс - Пигаль[7].

- Вы слишком самоуверенны, Эдуард. Вы хотите казаться хуже, чем вы есть.

- Чего ради стал бы я лгать? - ледяным тоном возразил граф.

Он был зол на самого себя за то, что приехал сюда. Женщин он действительно знал, и если бы занялся перечислением того, что знает о них, то шокировал бы барона. К дамам из высшего света у него с недавних пор было инстинктивное отвращение - он избегал флиртов с ними, не замечал кокетства, старательно обходил все попытки завязать с ним роман. Девицы и вдовы не нравились ему еще больше, чем замужние, потому что явно хотели замужества и гонялись за его деньгами. Очень, очень многие хотели за него замуж. Но в душе у него был лед, и ему становилось тошно при мысли, что рано или поздно придется впустить какую-то чужую женщину в свою жизнь и в свой дом. Все, что ему нужно было, - это забытье, минутное наслаждение, иногда ночь самого разнузданного разврата, но даже помыслить о том, что какая-то особа будет вечно рядом с ним, сломает его привычки, ограничит свободу - нет, это было невыносимо. Он никого не любил. Он был согласен платить за утехи и, говоря по чести, предпочитал простых продажных женщин с улиц, которые ни на что не претендуют, не скрывают своего статуса и которых он тут же забывал. У них было хоть одно достоинство - искренность. Так называемые золотые куртизанки ему не нравились. К чему все это? К чему обставлять таким шиком то, что совершенно одинаково со всеми женщинами?