Вкус невинности - [41]

Существовал еще Анатоль Демидов, но от этого его имени в Адель начинал расти гнев. Пусть невольно, но этот человек был виновником, как бы символом того, что случилось. Он открыл ей глаза, заставил понять, что к чему, но это было так больно и неприятно, что о Демидове Адель не могла думать; порой она причисляла его даже к своим врагам и полагала, что он тоже заслуживает возмездия. Она еще встретится с ним, когда будет богата и могущественна и когда сможет позволить себе надменный тон в беседе. Впрочем, мысли об Анатоле были вздорны сами по себе, потому что он был ее брат.

Иногда в бакалейную лавку, где Адель работала, заходила необычная женщина - одетая с претензией на кокетство, но не слишком богато, и в ее облике было что-то хитрое и вместе с тем жалкое. Она ничего не покупала, только внимательно вглядывалась в лица тех, кто стоял за прилавком. Уличив минутку, она обратилась к Адель с предложением. «Милочка, - сказала она, - вы настоящее сокровище.

Никак не ожидала увидеть такую девушку, как вы, в столь недостойном месте. Я хочу помочь вам. Если бы вы согласились, я могла бы находить вам очень солидных клиентов - и все за небольшие комиссионные… Меня зовут мадам Форестье, я живу на улице Аббасьяль».

Адель вспомнила сейчас об этой женщине. Она тогда очень долго убеждала девушку согласиться, рассказывала о каком-то провинциальном епископе, который, приехав в Париж, всегда хочет немного развлечься - и этот епископ, если Адель ему понравится, будто бы может взять ее к себе, увезти в провинцию. Сейчас, расчесывая волосы, Адель какое-то время колебалась: а не согласиться ли и не перейти ли к мадам Форестье? Но, едва она подумала об этом, сомнения зашевелились в душе. Инстинктивно Адель догадывалась, что, связавшись с ней, может попасть в такой омут, откуда уже никогда не выберешься. По облику мадам Форестье было ясно, что эта женщина живет в среде, постоянно имеющей проблемы с законом и деньгами. Адель ничего не знала о подобной среде, но ввязываться в такие дела не хотела; кроме того, не хотелось платить этой Форестье комиссионные.

И все-таки решать что-то надо было, ибо, если она решила бросить работу в лавке, у нее скоро совсем не останется денег. Адель тоскливо подумала: ей бы найти какое-нибудь убежище на пять-шесть месяцев, пока не родится ребенок. Она согласилась бы на не очень блестящее существование при условии, что оно будет беззаботным. Надо было, черт возьми, что-то делать. И надо, наконец, проверить, на что она способна. Довольно откладывать решительный шаг со дня на день - этим только усугубляешь трудности. Она начнет сегодня. Адель сжала пальцы, словно клялась себе в этом.

2

Она вышла из «Французского двора», когда сгустились первые сумерки - просто, но опрятно одетая, в дешевой шляпке и перчатках, красно-коричневых туфельках и шали - и пошла по направлению к саду Тюильри.

Она не ждала особого успеха от этого вечера. Это была проба сил; хотелось выяснить, достаточно ли у нее бесстыдства. Мысленно она давно готовила себя к этому шагу, пора было взяться за дело. Она не ходила обедать, грызла сухое печенье, оставшееся с прошлой недели, - и все для того, чтобы чувствовать голод, а оттого быть решительной. Точно так же. для сохранения решимости, Адель запрещала себе всякую мысль, всякую попытку представить будущий вечер. Она твердила себе: мне должно быть все равно. Кто бы мне сегодня ни встретился, это будет только первая ступень, и я быстро все забуду. И все-таки опасения и недостаток опыта в таких делах нет-нет да и пробивались в сознание; Адель на миг закрывала глаза, сжимала зубы и приказывала себе успокоиться.

Несмотря на это, подходя к саду Тюильри, она замедлила шаг, а оказавшись на месте, вдруг ощутила, что у нее ослабели ноги. «Нет, - подумала она в ужасе, - я, наверное, ничего не смогу, я просто дура!» Но вернуться, уйти, у нее тоже не было смелости; она села на скамейку в самом начале сада и замерла в напряженной позе - со стороны казалось, что эта девушка вот-вот сорвется с места и уйдет.

Словно желая вознаградить Адель за мрачный день, блеснул красотой закат. Солнце зашло за сетку бледных продолговатых облаков, и они из белых стали сначала жемчужно-розовыми, потом налились малиновым светом, и их обвело золотой каймой. Само небо омыла нежнейшая голубизна и зелень, там и сям оно чуть золотилось, и, пока сумерки сгущались, все ярче разгорались звезды. Зажигались газовые фонари, излучавшие удивительно светлое, почти белое сияние. Сад, достаточно шумный и днем, начинала заполнять самая пестрая публика.

Повсюду уже были видны фигуры продажных женщин. Опытные, развязные, знающие свое ремесло, они не сидели на скамейках, а бродили по саду, задирая мужчин: «Не хочешь ли позабавиться, красавчик?» Цветочницы распродавали последние розы. Еще были видны разносчики книг, торговки духами и пудрой, не успевшие за прошедший день продать свой товар. Гуляли по саду студенты Политехнической школы. Но вся эта публика, впрочем, была Адель не интересна; ее взгляд инстинктивно выхватывал из общей толпы прогуливающихся тех, на кого она хотела бы быть похожа. В свете зажженных фонарей по-особенному сверкали туалеты богатых дам, шуршавшие шелком и оставлявшие после себя дурманящий аромат духов. Платья, туго обтягивавшие талию, безукоризненные чулки и миниатюрные туфельки, высокие тонкие каблучки - все это мелькало перед глазами Адель, как картинки в калейдоскопе. Она вдруг с сильнейшей досадой осознала, что, вероятно, при всей своей красоте, совершенно незаметна среди столь шикарной публики - она, обыкновенная девчонка, гризетка в дешевой шляпке и перчатках за четыре су. Она хотела быть там, а не здесь! Зависть, обида смешались в душе с яростью; сжав кулаки, она мгновенно вернула себе утраченную решимость, и когда первый мужской голос, раздавшийся сзади, спросил: «Мадемуазель, а не найдется ли местечко рядом с вами?» - она с готовностью подвинулась, более всего не желая, чтобы ее приняли за недотрогу.