Вкус к убийству - [116]

* * *

Везерби и Арон Роуз сидели в маленькой гостиной, когда неожиданно вошел Байрон. К этому времени Джон уже успел проникнуться к журналисту самыми добрыми чувствами. Он понял, что помимо честолюбия, у Роуза имеются также некоторые принципы, а кроме того, журналист проявил себя весьма неплохим собеседником. Впрочем, к честолюбию Везерби и Роуз подходили во многом по-разному — Джон никогда не испытывал потребности в успехе — в том смысле, который вкладывал в это слово репортер, — хотя вполне терпимо относился к его чувствам, и даже более того — питал к ним определенную симпатию.

Первым Байрона заметил именно Роуз и сразу же вспомнил тот довольно горячий диалог, который состоялся в «Королевском торсе». Да и внешность Байрона оказалось непросто забыть. Везерби удивился, увидев его здесь, и даже немного растерялся, потому что совсем забыл, успел ли тогда рассердиться на старого приятеля или нет. В этом, пожалуй, заключалась одна из парадоксальных его особенностей отношения к Байрону.

— Доброе утро, — произнес вошедший.

Он радостно улыбался — как и всегда. На нем был мешковатый твидовый костюм, а через плечо свисал на ремне великолепный полевой бинокль. На лацкане пиджака поблескивал металлический значок.

— На скачки вот собрался, — проговорил Байрон. — В Ньютон-Эббот. Подумал, вдруг и ты составишь мне компанию?

На какую-то секунду Джон почувствовал искушение принять предложение. Ему хотелось уехать отсюда, навсегда забыть про все эти убийства и свою бесплодную охоту. Но он понимал, что от собственных мыслей ему уже никуда не деться.

— Спасибо за приглашение, Байрон, но сейчас что-то не хочется.

Тот пододвинул стул и сел. Роуз внимательно, с неподдельным интересом рассматривал Байрона.

— Тебя что-то беспокоит, Джон?

— Беспокоит — не то слово.

— Насколько я понимаю, результатов пока нет?

— Никаких. Я ходил туда каждый вечер, но не услышал ни шороха, ни звука. Совсем ничего. Но меня не покидает чувство, что временами я чуть ли не вплотную подходил к нему. Тебе и самому знакомо это ощущение. Зловещее ощущение — будто за тобой наблюдают, следят, ждут от тебя неосторожного шага. Примерно то же самое, когда преследуешь раненого буйвола, прекрасно зная, что он успел кружным путем вернуться назад и сейчас поджидает тебя в засаде.

— Пожалуй, знакомо, — кивнул Байрон. Было заметно, что слова Везерби доставили ему какое-то удовольствие, будто дав снова пережить ведомый лишь ему одному восторг.

— Если бы я только был уверен…

— Уверен? В чем, Джон?

— Если бы я того знал, что он поджидает меня, мне было бы гораздо легче. Спокойнее. А сейчас я никак не могу решить, верить ли собственным инстинктам или просто согласиться с тем, что моя реакция стала сдавать.

— Ну что ты, Джон… Возможно, у тебя действительно притупилась реакция, зато интуиция осталась прежней. Если тебе кажется, что зверь ждет тебя в засаде, значит, так оно и есть. Неуверенность всегда была уделом хлюпиков, так что не позволяй ей влиять на твои поступки. Когда ты шел по следу раненого буйвола, сомнения тебя не мучили. Ты не мог сказать, когда именно или откуда он бросится, но знал, что это обязательно произойдет. И оказывался прав! Ты не мог позволить себе ни секунды промедления. Когда буйвол нападает, он наклоняет голову, выставляя перед собой свою главную защиту — мощные костные наросты, так что тебе оставалось лишь сделать один-единственный меткий выстрел. И ты делал его — иначе не сидел бы сейчас тут, целый и невредимей. Но тогда был убежден, что он обязательно появится, а сейчас сомневаешься, верить своим ощущениям или нет. — Байрон заглянул в его глаза, и Везерби почувствовал, будто кто-то провел по его спине холодными пальцами. — Все-то ты растерял, Джон, — мягко проговорил Байрон. — Когда эта тварь вознамерится добраться до тебя, она своего добьется. Ты же промедлишь, и тогда тебе конец. Но только ей надо захотеть как следует этого.

Везерби и Байрон смотрели друг на друга, а Роуз, открыв рот, следил за ними. Наконец Джон отвел взгляд. В его мозгу промелькнуло какое-то смутное подозрение.

— Как знать, может и так…

Они еще некоторое время сидели молча, потом Байрон заговорил снова, но уже более обыденным тоном:

— Вся беда в том, Джон, что ты рассматриваешь эту проблему как свою личную. Слишком ты переживаешь, слишком много внимания уделяешь тому, — что этот зверь натворил, а думать надо бы о том, что тебе самому предстоит. Для тебя это даже не охота, просто ты вбил себе в голову, что зверь должен быть уничтожен до того, как совершит очередное убийство. Но откуда тебе знать, сколь великим злом оказалось заклание всех этих жертв?

Он посмотрел в окно.

— Я сам видел, как страх оживил их. Видел фермеров, отправлявшихся даже на скотный двор с ружьями через плечо, домохозяек, робко оглядывавшихся на самых оживленных улицах. Все начеку, все живы, потому что над каждым висит дамоклов меч гибели.

— По-твоему, выходит что все это совершается во благо?

— А почему бы нет? Разве человек способен испытывать большую жажду жизни, чем в те минуты, когда поднимается на эшафот? Какая сигарета может сравниться по аромату с последней сигаретой жизни, — когда за спиной стоит палач? В конечном счете, смерть может обернуться даже благом, просто на нее нужно взглянуть с подобающего, ей расстояния и с должной беспристрастностью. Несколько никчемных жизней долой, а десятки, сотни тысяч других пусть наслаждаются собой, радуются тому, что уцелели.