Вкус греха. Долгое прощание - [11]

— Я ему позвоню и кое-что скажу… — загадочно сообщила Рита. — А теперь иди, я посплю.

Мать подобострастно хихикнула и ушла, плотно закрыв за собой дверь. А за другой дверью уже криком надрывалась Анечка: «Баба! А-а-а! Иди!»

Такси как назло не было, и Митя метался по незнакомым улицам, костеря себя последними словами. Увидел бабу и про все забыл! Мог бы уйти раньше и не идти на поводу у сексуально озабоченной Ритки, но опять на него надавила, как и в Нью-Йорке, в их советской резервации. Просто вломилась к нему в квартиру… А он… дерьмо, слабак! Пусть бы Ритка орала и визжала, во всяком случае, неповадно было б в следующий раз… Следующего раза не должно быть, подумал он резко и тут же понял, что врет даже себе: он еще и еще будет приезжать к ним из-за этой девочки, так разительно похожей на него, и пытаться сделать из нее нормального доброго ребенка, как Митенька…

Ведь Нэля — не сахар, он — тоже, а Митенька растет просто святым. Анечка пока дичок, волчонок. А откуда ей взять доброту и все остальное подобное? От тещи-пьянчужки?.. А уж орут они друг на друга с Риткой только так! — дом трясется и, гляди, развалится! Ритка — бешеная.

Сейчас он не испытывал к ней ничего, кроме злости, — все-таки купила его на слабину… Ну, почему он такой? Откуда это?..

Такси нашлось, и он, плюхнувшись рядом с шофером, сказал: «Только по-быстрому, начальник!»

У своего дома он внимательно осмотрел окна — они были темны… Значит, Веры нет. Она уехала домой, и ему предстоит еще одно объяснение. Но завтра. А сегодня он ни о чем думать не будет — бухнется в постель и спать.

Открыв дверь ключом, он зажег в холле свет. В квартире стояла тишина, но он все-таки, ни на что, правда, не надеясь, позвал: «Вера!»

Через секунду на кухне зажегся свет, и она ответила: «Да».

Он кинулся на кухню, понимая, что хотел именно этого! Хотел, чтобы она была здесь! Что его мысли насчет «выспаться», были лишь ширмой, которой он прикрывал желание увидеть ее здесь и, — главное! — рассказать ей все. Всю правду. Кроме, конечно, «спанья» с Риточкой.

Она сама догадается и, он надеялся, простит.

— Вера, Вера… — шептал он, стоя перед ней на коленях, зарывшись в душистые складки юбки.

Она съездила домой, сварила на быструю руку брату суп-кондей, как они называли густую похлебку с мясом и овощами, и поменяла одежду.

Пусть Митечка немножко поволнуется. Оказалось, волноваться было некому. Она несколько раз звонила из дома — никто не брал трубку. Тогда она решила ехать: он же знает, что она придет!

Подходя к Митиному дому, вдруг засомневалась — не зря ли она так легкомысленно отправилась сюда? Мало ли что может вывернуть Митя? Она его уже знала чуть-чуть. Пометавшись по улице, решилась: если его не будет до двенадцати, она уедет, оставив ему записку, какую, — она еще не придумала, как раз собиралась писать и уезжать.

И тут — Митя.

С каким-то виноватым, опрокинутым лицом, любовью к ней — она это видела — и желанием исповеди, она это тоже чувствовала. Но ей вовсе не хотелось никаких исповедей!

Митя все лежал у нее в коленях и уже ничего не говорил, горячие капли слез прожигали ей колени сквозь тонюсенькую индийскую юбку…

…Что он натворил? Господи! Только бы он остался на ее вершине…

Она пошевелилась, и Митя встал с колен. Лицо его было опухшим, глаза мокры. Он молча вышел.

Вера из дома привезла в банке своего супа, оладий, которые напекла, и теперь стала хлопотать, стараясь занять себя готовкой, чтобы не думать и не размышлять о том, что произошло.

Он пришел в кухню умытый, причесанный (Митя принял душ, с отвращением глядя на свое подлое тело), в велюровом коричневом халате, так шедшем ему.

Вера обернулась к нему:

— Голодный? Я ездила домой, сварила суп и нажарила оладий… Будешь? — спросила она ласково и весело.

…Ничего она у него выспрашивать не будет! Пусть выспрашивают жены — это их прерогатива, обязанность, а она — всего-то недавняя любовница, какое право она имеет что-то вызнавать, а там и устраивать скандал? Он должен знать, что этого она никогда делать не будет. Она знает свое место, он, кстати, сегодня ясно определил ей это место. И она не собирается по этому поводу истерить. Истерить она может сама с собой, у себя дома.

Митя странно смотрел на нее, как она пробует суп, берет сковороду… И на душе у него становилось все гаже и гаже.

Эта женщина… нет, эта девушка, которую он сделал женщиной, и не подозревает до какой низости опустился ее любимый человек!.. Если ей скажут — она не поверит. А если скажет он? Поверит. И тогда конец всему, конец его спасению, ибо в ней он вдруг увидел свое спасение! От чего? Он точно не сформулировал бы ответ. Наверное, от безлюбия, разъедающего сердце.

— Нет, — сказал он, — спасибо, дорогая, я не хочу есть.

Он и вправду не хотел — так наперся пирогами, холодцами, салатами у Риточки…

— А кофе? — спросила она.

— Я бы чего-нибудь покрепче, — ответил он, зная, что вместе со спиртным войдет и некая легкость и уйдет страх. Наступят минуты спиртной отваги и такого же мужества, но зато станет легко.

— Нет, — вдруг как-то раздраженно ответила она, — мне хочется, чтобы сегодня мы были трезвыми…