Вкус дыма - [102]

* * *

Снегопад прекратился, и в мире прекратилось всякое движение; облака зависли в стылом воздухе, точно мертвые. Движутся только вороны да люди из Корнсау, но я не могу отличить одних от других: все они в черном, все безостановочно кружат около меня, дожидаясь пищи. Куда девалось время? Ушло вместе с летом? Я осталась вне времени. Где преподобный? Ждет у реки в Гёйнгюскёрде. Высматривает скелет среди мха, среди лавы, среди пепла.

Маргрьет тянется ко мне, берет мою руку в свои, стискивает так, что становится больно, больно.

– Ты не чудовище, – говорит она. Лицо ее раскраснелось, она кусает губы, впивается в них зубами. Ее пальцы, сплетенные с моими, на ощупь горячие и сальные.

– Меня хотят убить. – Кто это сказал? Неужели я?

– Агнес, мы будем помнить тебя.

Маргрьет сдавливает мои пальцы еще сильнее, так, что я готова заплакать от боли, и вот уже плачу. Я не хочу, чтобы меня помнили, я хочу быть здесь, живой, во плоти!

– Маргрьет!

– Я здесь, Агнес. Все пройдет, девочка моя. Девочка моя.

Я плачу, и рот мой открыт, что-то не дает мне дышать, я почти давлюсь и наконец выплевываю. На снегу лежит камень, и я смотрю на Маргрьет и вижу, что она ничего не заметила. «Этот камень был у меня во рту», – говорю я, и Маргрьет морщится, потому что не понимает. Времени объяснять нет, она уже передала мои руки Стейне, словно я реликвия или облатка, и все они причащаются мною, а пальцы Стейны холодны. Она выпускает мои ладони и обвивает руками мою шею. Ее всхлипывания громко отдаются у меня в ухе, но я приникаю к ней, потому что она теплая, а я не могу припомнить, когда в последний раз меня обнимали вот так, когда хоть кому-нибудь захотелось прижаться щекой к моей щеке.

– Мне так жаль, – слышу я собственный голос. – Мне так жаль.

Вот только я не знаю, о чем жалею. Слова срываются с губ у всех пузырьками воздуха, и последние мои силы уходят на то, чтобы не плакать, судорога скручивает позвоночник оттого, что я стараюсь не плакать, но я плачу, слезы текут по моему лицу, не знаю, может быть, это слезы Стейны. Все мокрое, повсюду вода. Это море?

– Меня утопят? – спрашиваю я, и кто-то качает головой. Это Лауга. «Агнес», – говорит она, а я говорю: «Первый раз, когда ты назвала меня по имени», – и это правда, она скрючивается и оседает, словно я ударила ее ножом в живот.

– Думаю, нам пора, – говорит Тоути, и я хочу повернуться к нему, но не могу, потому что все мы под водой, а я не умею плавать.

– Давай. – Кто-то берет меня за руку, и я отрываюсь от земли. Небо становится ближе, и на долю секунды я взлетаю почти к самым облакам, но потом понимаю, что меня посадили на лошадь и, словно труп, повезут к месту погребения, словно покойницу, засыплют землей, словно камень, бросят в могилу. В небесах – вороны, но что за птица летает под водой? Какая птица может петь, если камень не слышит ее песни?

Натан наверняка знает. Не забыть бы спросить у него.

* * *

Снег укрыл долину, точно льняная простыня, точно саван, ждущий, когда в него канет мертвая плоть обмякшего над головой неба.

Все кончено, подумал Тоути. Он пустил кобылку галопом и нагнал коня, на котором везли Агнес. Держа поводья одной рукой, он стащил с другой перчатку и потянулся, чтобы похлопать Агнес по колену. И тут же в нос ударила горячая вонь мочи. Агнес глянула на него широко открытыми глазами. Зубы ее безудержно стучали.

– Извините, – почти беззвучно проговорила она.

Тоути ободряюще сжал ее колено. Он старался смотреть в глаза Агнес, но взгляд ее загнанным зверьком метался по всей долине.

– Агнес, – пробормотал он, – Агнес. Посмотри на меня.

Агнес искоса глянула на него, и ему подумалось, что яркая голубизна ее глаз выцвела почти до белесого оттенка.

– Я здесь, я с тобой, – сказал Тоути и снова сжал ее колено.

Рядом с ним, сжав рот в тонкую линию, скакал приходской староста Йоун. Тоути с удивлением отметил, что к ним присоединились еще несколько всадников. Все они были одеты в черное, рты прикрыты шарфами от морозного воздуха. Всадники ехали россыпью, кони грызли удила, выдыхая тугие облачка пара.

– Преподобный! – окликнули сзади. Обернувшись, Тоути увидел, что их нагоняет крупного сложения всадник с длинными светлыми волосами. Подъехав ближе, он сунул руку за пазуху, достал небольшую фляжку и без лишних слов вручил ее Тоути. Священник кивнул. Наклонившись, он взял Агнес за руку и вложил ей в ладонь фляжку.

– Выпей, Агнес.

Женщина поглядела на фляжку, затем на Тоути, и он снова кивнул. Она обеими руками поднесла фляжку к дрожащим губам, глотнула – и тут же поперхнулась, закашлялась. Тоути ласковым шепотом подбодрил ее.

– Глотни еще, Агнес, – настойчиво проговорил он. – Это поможет.

Второй глоток пошел легче, и Тоути отметил, что Агнес уже не так лихорадочно стучит зубами.

– Выпей все, Агнес, – сказал светловолосый всадник. – Я прихватил эту фляжку для тебя.

Агнес извернулась в седле, пытаясь разглядеть говорившего. И отбросила с лица длинные темные волосы, чтобы лучше его видеть.

– Спасибо, – пробормотала она.

Некоторое время спустя всадники поднялись на гряду, протянувшуюся к выходу из долины, и увидели первые холмы Ватнсдалсхоулара. В голубом свете причудливые очертания холмов казались призрачными, и Тоути при виде их содрогнулся.