Визит полиции - [2]

. Матросы подошли к борту и открыли дверцу, чтобы пассажиры могли спуститься по трапу на берег. Приглядевшись, писатель заметил во мгле огни мола, долгожданные огни. Через пару минут пароходик причалил, и Эшенден, обернув лицо шарфом до самых глаз, присоединился к маленькой группке пассажиров, ожидавшей, пока можно будет сойти на берег. Такие путешествия писатель совершал постоянно — в его обязанности входило раз в неделю пересекать озеро, на французском берегу передавать по назначению свои отчеты и получать инструкции; каждый раз, стоя среди столпившихся у трапа пассажиров в ожидании своей очереди сойти на берег, он ощущал легкое волнение. В его паспорте не оставалось никаких отметок о том, что он побывал во Франции, — пароходик дважды останавливался у французского берега, но следовал из одного швейцарского города в другой, так что вполне можно было подумать, что Эшенден ездил, к примеру, в Лозанну или Веве. Однако он никогда не мог быть вполне уверен, что его не засекла тайная полиция; если же Эшендена выследили бы и увидели, как он сходил на берег во французских городках, тот факт, что в его паспорте не оставалось никаких отметок о посещении другой страны, объяснить было бы трудно. Конечно, он на всякий случай придумал более или менее правдоподобную историю, но знал, что ее вряд ли примут на веру, хотя и надеялся, что швейцарским властям невозможно будет доказать, что он не простой путешественник. Но даже и в этом случае его могли на два-три дня упрятать в тюрьму, где проводить время не так уж приятно, а потом под конвоем доставить к границе, что было бы совершенно унизительно. Швейцарцы прекрасно знали, что их страна служила сценой, на которой разыгрывались всякого рода интриги, — отели в крупных городах кишмя кишели шпионами и тайными агентами, революционерами и пропагандистами. Так что швейцарцы, ревниво блюдя свой нейтралитет, были настроены предотвращать любые действия проживавших в их стране иностранцев, способные поссорить их с какой-либо из враждующих держав.

На причале, как всегда, стояли двое полицейских, наблюдавших за высадкой пассажиров. Эшенден прошел мимо них с самым невозмутимым видом и лишь после этого вздохнул наконец свободно. Тьма поглотила его, и он торопливо шагал теперь к отелю. Жуткая погода как будто презрительно смахнула опрятность чистеньких аллей, по которым обычно прогуливались горожане. Магазины были закрыты, и писателю попадались навстречу лишь с трудом переставлявшие ноги случайные прохожие, жавшиеся к стенам домов в попытке спастись от слепого гнева судьбы. Эта бурная, мрачная ночь навевала мысли о том, что цивилизация, как бы устыдившись своей искусственности, сжалась от страха перед яростью стихии. Ветер швырял в лицо Эшендену колючий снег; мостовая была мокрой и скользкой, так что идти приходилось осторожно. Отель стоял на самом берегу озера и отражался в его водах. Когда Эшенден приблизился, мальчик-швейцар открыл перед ним дверь и он вошел в холл вслед за порывом ветра, взметнувшим бумаги с конторки портье. Яркий свет ослепил Эшендена; он остановился, решив узнать, нет ли ему писем. Но на его имя никакой корреспонденции не было, и он собрался уже войти в кабину лифта, когда портье сообщил ему, что в номере его ожидают два джентльмена. Знакомых в Женеве у Эшендена не было.

— В самом деле? — спросил он, немало удивленный. — Кто же это?

Он озаботился завести хорошие отношения с портье, давая тому за любую пустячную услугу щедрые чаевые. На губах портье заиграла усмешка.

— Думаю, не будет никакого вреда от того, если я вам скажу. По-моему, это полицейские.

— А что им надо? — осведомился писатель.

— Они не сказали. Спросили только, где вы, и я сказал, что вы отправились на прогулку. Они заявили, что дождутся вашего возвращения.

— И долго они ждут?

— Уже час.

Сердце у Эшендена дрогнуло, но он постарался ничем не выдать своей тревоги.

— Что ж, тогда я поднимусь и побеседую с ними.

Лифтер посторонился, чтобы пропустить его в кабину лифта, но писатель отрицательно покачал головой.

— Замерз я очень, — сказал он. — Лучше поднимусь по лестнице.

Он хотел дать себе время на размышление, но, миновав три лестничных пролета, ощутил, что ноги его будто налились свинцом. Трудно было сомневаться, почему двум полицейским так необходимо с ним увидеться. Эшенден внезапно почувствовал смертельную усталость и подумал: если на него обрушат множество вопросов, он не выдержит; если же его арестуют как шпиона, ему придется просидеть в камере по крайней мере всю ночь. Теперь он больше, чем когда-либо, мечтал о горячей ванне и сытном обеде у пылающего камина. Он чуть было не надумал развернуться и уйти из отеля, бросив свои вещи: паспорт был у него в кармане, расписание поездов, отходящих в соседние страны, он знал наизусть. Пока швейцарские власти будут разрабатывать план действий, он окажется в безопасности. Однако Эшенден все же продолжал с трудом подниматься по лестнице. Его вовсе не устраивала перспектива так легко бросить начатое дело; он ведь поехал в Женеву, зная, что идет на риск, но намереваясь выполнить то, за что взялся; поэтому он решил, что лучше все-таки попытаться преодолеть возникшие трудности. Разумеется, не так приятно провести пару лет в швейцарской тюрьме, однако вероятность этого, как для монарха вероятность пасть от руки убийцы, — всего лишь одно из неудобств, связанных с самой сутью профессии. Эшенден добрался до площадки третьего этажа и побрел к своему номеру. Его охватило какое-то легкомыслие (за которое писателя часто упрекали и критики); остановившись на мгновение у двери, он понял, что теперешние неприятности довольно-таки забавны. Он воспрянул духом и настроился без зазрения совести изображать совершенную невинность. Когда он открыл дверь, вошел и предстал перед посетителями, на устах его играла вполне искренняя улыбка.