Визит лейб-медика - [58]

Он к этому подстроился. Сперва с удивлением, потом с огромной радостью, поскольку обнаружил, что его тело разделяло ее радость, и что ее вожделение рождало вожделение и у него. Так оно и было. Раньше он даже и представить себе не мог, что ее вожделение сможет порождать у него такое же. Он полагал, что вожделенным было лишь запретное. Этот момент тоже присутствовал. Но это вожделение с его запретностью, ставшее для нее теперь естественным и ежедневно нараставшим настолько, что к двенадцати часам делалось жгучим и неуправляемым, то, что это естественное оказывалось способным рождаться ежедневно, его удивляло.

Страх он стал ощущать уже гораздо позднее.

Они занимались любовью в ее опочивальне, и потом она, прикрыв глаза, с улыбкой лежала у него на руке, будто маленькая девочка, которая, оплодотворив его вожделение и родив его, теперь лежала с ним в руках, словно бы это было ее дитя, которым она владела целиком и полностью. Страх он стал ощущать уже гораздо позднее. Тем не менее, он сказал:

— Нам надо соблюдать осторожность. Я знаю, что идут разговоры. И о ребенке тоже будут говорить. Нам надо соблюдать осторожность.

— Нет, — сказала она.

— Нет?

— Потому что теперь я уже больше ничего не боюсь.

Что он мог на это ответить?

— Я это знала, — сказала она. — Я все время совершенно точно знала, что это ты. С первого раза, когда увидела тебя и испугалась, подумав, что ты враг, которого необходимо уничтожить. Но это был знак. Знак в твоем теле. Который выжег во мне свое клеймо, как клеймят животных. Я это знала.

— Ты не животное, — проговорил он. — Но нам надо соблюдать осторожность.

— Ты завтра придешь? — спросила она, не слушая. — Ты придешь завтра в это же время?

— А если я не приду, потому что это опасно?

Она зажмурилась. Ей не хотелось открывать глаза.

— Это опасно. Ты это знаешь. О, представляешь, если бы я сказала, что ты меня изнасиловал. О, если бы я позвала их. И зарыдала и сказала бы, что ты меня изнасиловал. И они казнили бы тебя и колесовали, и меня тоже. Нет, меня нет. Меня бы они сослали. Но я не закричу, мой любимый. Потому что ты мой, а я — твоя, и мы будем заниматься любовью каждый день.

Он не захотел отвечать. Она, не открывая глаз, повернулась к нему, стала ласкать его руки и грудь и, в конце концов, скользнула рукой к его члену. Когда-то он видел в своих тайных мечтах, как ее рука обвивает его член, и теперь это было правдой, и он знал, что рука эта обладает невероятной притягательностью и силой, о которой он и не догадывался, что ее рука сжималась не только вокруг его члена, но и вокруг него самого, что она казалась сильнее, чем он мог предполагать, и что это преисполняло его вожделением, но вместе с тем и чем-то, что пока еще не напоминает, но, возможно, скоро станет напоминать страх.

— Любимая моя, — пробормотал он, — я никогда даже не мог предположить, что твое тело обладает… таким…

— Таким…?

— … таким огромным талантом любить.

Она открыла глаза и слегка улыбнулась ему. Она знала, что это правда. Это произошло с невероятной быстротой.

— Спасибо, — сказала она.

Он почувствовал прилив вожделения. Он не знал, хочет ли он. Он знал только, что находится в ее власти, что у него возникает вожделение, но что-то его пугает, и он пока еще не знает, что именно.

— Любимая моя, — прошептал он, — что нам делать?

— Вот это, — сказала она. — Вечно.

Он не ответил. Вскоре ему предстояло снова перейти запретную границу, правда, в другом смысле, и он не знал, в чем заключалась разница.

— И ты никогда от меня не освободишься, — прошептала она так тихо, что он едва услышал. — Потому что ты выжжен во мне. Как клеймо на животном.

Но он услышал. И, быть может, именно в этот раз — именно когда она снова позволила ему скользнуть в себя, и им предстояло слушать таинственные удары пульса, которые, в конце концов, должны были соединить их в своем невероятном ритме, — он и почувствовал первые признаки страха.

Однажды она долго лежала рядом с ним обнаженной, перебирала пальцами его светлые волосы и потом, улыбнувшись, сказала:

— Ты будешь моей правой рукой.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

И она игриво, но твердо, прошептала:

— Рукой. Рука делает то, чего желает голова, разве не так? А у меня так много идей.

Почему он испытывал страх?

Иногда он думал: мне следовало выйти из кареты Кристиана в Альтоне. И вернуться к своим.

Однажды утром, очень рано, когда он направлялся работать, король, облаченный в халат, с растрепанными волосами, без чулок и туфель, бегом догнал его в Мраморном коридоре, схватил за руку и стал заклинать выслушать его.

Они уселись в пустой гостиной. Через некоторое время король успокоился, его прерывистое дыхание пришло в норму, и он поведал Струэнсе то, что назвал «тайной, явившейся мне этой ночью, когда я терзался муками».

Рассказал он следующее.

Существовал тайный круг из семи человек. Господь избрал их, чтобы увековечить в мире зло. Они были семью апостолами зла. Сам он был одним из них. Ужас заключался в том, что он мог испытывать любовь лишь к тому, кто также принадлежал этому кругу. Если он испытывал к кому-то любовь, это означало, что человек этот принадлежал к семи ангелам зла. Ночью он это отчетливо понял и страшно испугался, и поскольку к Струэнсе он питал любовь, то хотел спросить, так ли все это, и действительно ли Струэнсе принадлежит к этому тайному кругу зла.