Византиец - [61]

Как они выходили, похоже, никто не заметил. На улице стояла тьма. Теперь только бы не заблудиться. Девушка шла довольно уверенно. Н. за ней следом, повторяя как молитву: «Не надо никаких неожиданностей».

Н. старательно отгонял от себя неприятные мысли. Но он боялся. Боялся запоздалого бунта Зои. Например, что Зоя скажет: «Извините, я лучше пойду в монастырь, буду валяться в ногах у папы, молить о прощении, но этот фарс я продолжать не могу. Я не поеду в Москву. Делайте со мной что хотите».

Один на один они не виделись недель пять. Что творилось на душе у Зои в эти дни, Н. не имел ни малейшего понятия. Он тревожился за нее. Но не меньше тревожился за судьбу их общего предприятия.

Наконец, прошмыгнув по похожим одна на другую темным узеньким улочкам, они внезапно вынырнули у бокового входа в Палаццо Пубблико. Сбоку, чуть под углом, простиралось огромное, продавленное полотно площади. При мерцающем свете факелов составлявшие площадь дольки стирались, но могучая башня напоминала о себе — длинным языком сгустившейся тени.

Неожиданно, словно из-под земли, вырос стражник, преградивший им путь алебардой. Клеопа скинула капюшон и указала пальцем на Н., сжимавшего под плащом эфес шпаги: «Этот — со мной». Алебарда отодвинулась. Они ступили внутрь.

Несколько темных закоулков — и они на лестнице для слуг. Кромешная темнота сменилась серым полумраком. Тусклый свет толстой свечи создавал иллюзию раздвинувшегося пространства. Девушка постаралась сразу же прижаться в тень. Н. последовал за ней. Так они поднялись на третий этаж. Другая дверь. Клеопа еле слышно отстучала какой-то сигнал, который Н. не успел запомнить. Дверь отворилась. Они снова шагнули в черноту.

— Спасибо, Клеопа, ты можешь идти, — голос Зои прозвучал глухо, почти шепотом. Дверь за девушкой закрылась. Глаза Н. не различали ничего. «Словно на том свете», — подумалось ему. Ситуация становилась странной.

— Ваше высочество, здравствуйте, — тихо произнес наконец Н. Но ответа не дождался. Раздалось какое-то шебуршание, потом легкий треск. Зажглась свеча. Ее огонек, прикрытый чьей-то рукой, моментально преобразил комнату. Зловещая глубина колодца исчезла. Все оказалось очень буднично. Крошечная, очень бедно обставленная комнатка. Кровать и пара табуреток. Вне всяких сомнений, они находились на половине слуг. Зоя стояла, держа в руке свечу. На ней было традиционное византийское домашнее платье из серого бархата до пят. Она была простоволосая.

— Послушай, не надо этого, — Зоя впервые обратилась к Н. на «ты», по его греческому имени. — Давай хоть раз поговорим как люди. Бог знает, представится ли снова такая возможность.

Н., привыкший не терять самообладания ни под взглядом сильных мира сего, ни под клинком разбойников, не на шутку смутился. Сколько раз он выстраивал эту сцену. Сколько раз воображал этот разговор. Иногда ему грезилось, что деспина первая заговорит с ним, разорвав паутину условности. Реже Н. пытался представить себе, что было бы, если бы он сам переступил грань и позволил себе обратиться к ней.

Сцена, которую в эти минуты рисовало воображение Н., выходила довольно напыщенная. Примерно так:

— Ваше высочество, могу я вас попросить выслушать меня? Вы знаете, я скорее умру, чем обижу вас, хотя бы ненароком. Но я должен перед вами выговориться. Прежде всего из уважения к вам, к моей государыне. Я не могу больше молчать.

Но дальше, даже в мечтах, как правило, ему не удавалось продвинуться. Слишком сильны были самодисциплина и привычка к самоконтролю. В глубине души Н. сознавал, что сам он, несмотря на все свои мечтания, никогда не расскажет деспине о своих чувствах к ней.

И вот этот момент, похоже, наступил. Деспина заговорила первая. Н. смутился, не зная, что отвечать, что делать. Сердце у него остановилось. Ладони липко и холодно вспотели. Он весь оцепенел. Неведомое прежде счастье не радовало, а давило. И словно сквозь дурманящую пелену, раздавался звон молоточков в висках: «Господи, пронеси. Мы должны доставить Зою в Москву. Она должна стать женой Иоанна».

— Ваше высочество, — попробовал вклиниться Н. Зоя его остановила, приложив ладонь к его губам. Н. с замиранием сердца заметил, что красивая, немножко полная девичья рука, выскользнувшая из широкого рукава, была обнажена.

— Не надо ничего говорить, милый. Ты еще все скажешь. Я не могла не встретиться с тобой. Прости мне это нарушение. Я сделаю все, как ты хочешь. Я поеду в Москву, не волнуйся. По твоей бледности я вижу, что ты заподозрил Бог весть что. Не надо. Все будет хорошо.

Я выйду замуж за Иоанна. Постараюсь родить ему сына. Постараюсь уцелеть среди боярских интриг. Как ты учил меня. Сделаю все, что в моих силах, чтобы Иоанн пригласил побольше греков. Чтобы он осознал, что Руси предначертано стать наследницей Византии. Постараюсь убедить его в этом. Получится ли — на то воля Бога. Но я сделаю все, что смогу. Назад я не вернусь. Ты это знаешь. И я это знаю.

Я хочу последний день, точнее, последнюю ночь побыть самой собой — греческой сиротой, у которой ничего нет: ни родины, ни родителей, ни дома. Но которой зато никто не может помешать верить в Бога, в какого я хочу верить. И любить человека, какого я хочу любить. Прости, я не могла не встретиться с тобой. Ты же прекрасно знаешь, что я тебя люблю. Люблю больше всего на свете. Я жертвую жизнью ради тебя.