Виза в пучину - [67]

— Он скончался?

— Да жив он! — радостно выкрикнул переводчик, но, поймав злой взгляд инспектора, торопливо заговорил на шведском. Из его монолога я понял, что негуманно держать подследственного в неведении и что это может привести к психической травме. Следователь укоризненно посмотрел на моего защитника и жестко бросил:

— Вам следует лишь переводить мои вопросы. Не комментировать, не высказывать собственного мнения, не помогать подследственному, а только переводить.

— Извините, — пробубнил бывший соотечественник.

Инспектор поднял трубку телефона и поинтересовался результатом служебного расследования. Я внутренне ликовал — сокамерник жив, и удача опять улыбнулась мне.

— Предположим, что это была самозащита, — сменил тон полицейский. — Меня интересуют детали вашей схватки.

Я расписал ночной эпизод. Собеседник не перебивал меня и внимательно слушал.

— Здесь два варианта объяснения его поступка, — проговорил я в заключении. — Либо он был пьян и не ведал, что творил. Либо он получил задание устранить меня.

— Тут вы ошибаетесь, — прервал меня инспектор. — Есть третий вариант — вас пытались изнасиловать.

— Как? — изумленно воскликнул я. — Я ведь не девушка!

— А его девушки не интересуют, — бросил следователь. — Его интересуют мальчики…

— Но я далеко не мальчик!

— Словом, подследственный Маслов страдает педофилией.

— Тогда зачем он душил меня? Врач, который утром осмотрел мою шею, обнаружил следы его пальцев. Надеюсь, что этот факт зафиксирован в протоколе? Зачем он попытался накрыть мое лицо подушкой?

Инспектор пропустил мимо ушей мои слова и продолжил:

— Господин Маслов объясняет свое поведение следующим образом. Он был уверен, что и вы — гомосексуалист. Поэтому, опьянев, потерял контроль и решил удовлетворить свою страсть. А вы охладили его любовный порыв ударом бутылки. За это вас можно подвести под статью, но господин Мас-лов почему-то претензии не предъявляет. Почему? С этим следует разобраться. А пока возвращайтесь в камеру.

Время медленно капало минутами, а меня никто не тревожил. И это томительное ожидание изморило меня. Я то вскакивал с топчана и нервно расхаживал по камере, то мысленно обдумывал сюжет, то проваливался в дрему.

Было около семи вечера, когда заскрежетал дверной замок и меня повели к следователю. Когда переступил порог кабинета, был приятно удивлен. Рядом с инспектором стояли мои коллеги Эльза Вольф и Карл Стива и, увидев меня, заулыбались. Я сразу же ощутил, что повеяло свободой.

— Заморили тебя, дорогой, — стрельнув на меня волшебными глазенками, проворковала Эльза. — Но все позади… Все позади.

Мы подняли на ноги всю прессу, провели гигантскую работу и нашли свидетелей, которые подтвердили твою невиновность.

— Слава Богу, — судорожно выдавил я, пытаясь смахнуть слезу.

— Не плачь, дорогой, — она чмокнула меня в щеку и протянула салфетку. — Журналисту полезно изучить места заключения изнутри. Так сказать, на собственной шкуре познать все тягости тюремного бытия! Я давно мечтала попасть за решетку, чтобы познать арестантский мир, но мне не везло.

— Ты считаешь, что мне повезло? — хрипел я.

— Эльза, — раздался голос Карла. — Ты видишь, что он в полуобморочном состоянии. Оставь его в покое.

Мне действительно было плохо: голова раскалывалась, перед глазами проплывали круги, глаза слезились, губы дрожали. Временами мне и в самом деле казалось, что черепная коробка вот-вот треснет. Карл шагнул к столу, налил минералку и протянул мне стакан. Я залпом осушил содержимое, глубоко вздохнул и проговорил дрожащим голосом:

— Значит, я не виноват.

— Разумеется, дорогой! — воскликнула Эльза и повернулась к Карлу. — Пусть инспектор подтвердит, что наш коллега не имеет никакого отношения к убийству. Пусть подтвердит, что с него снимаются все подозрения и он свободен.

Инспектор слушал взволнованный монолог, слегка кивал головой и отвечал лениво, как бы нехотя. Потом сел в кресло напротив меня, но смотрел не на меня, а куда-то в сторону, словно где-то там, в стороне, стоит невидимый оппонент, с которым он продолжает мысленно советоваться. Потом молча поднялся и подошел к окну. Видимо, окно было его любимым местом в кабинете. В голубых глазах сквозила пустота и полное безразличие к моей судьбе.

Факт и комментарий.

Я направлялся в университетскую больницу Худдинга в надежде побеседовать с профессором Бо Бризмаром. Именно он в эти трагические дни возглавил Центр спасения, куда доставлялись пассажиры и члены экипажа парома «Эстония». Именно здесь их допрашивали и составлялись протокольные записи. Именно сюда привезли сестер Вейде.

Что я знал о профессоре Бризмаре? В Швеции он считался одним из самых крупных экспертов, связанных с чрезвычайными происшествиями. Его научные труды были посвящены и аварии на Чернобыльской атомной станции, и другим ЧП европейского масштаба. Он слыл известным ученым, обладал великолепной памятью, когда говорил о крупных катастрофах, но проявлял редкую забывчивость, когда речь шла о гибели парома «Эстония».

— Господин Бризмар, вы помните симпатичных сестер-близнецов Вейде, которых привезли в вашу больницу спасатели?

— Там было множество народа, и царил такой хаос…