Вивиана. Наперекор судьбе - [9]

В карете было так же холодно и сыро, как и на улице. Девушка, сидевшая со мной, которую звали Мелли, сказала, что специальные «камины» находятся только в экипаже августейшей четы, а подогретые подстилки под ноги имеются в каждой карете благородной дамы. Меня сей факт только разозлил. Неужели Екатерина считает, что я – дочь графа Бломфилд, не достойна такой мелочи, как подогретая подстилка?

Я бросила взгляд на замок. Сейчас зубчатые стены башен казались призрачными на фоне серого, почти черного, неба. А ведь еще вчера солнце грело прекрасные, как расплавленное золото, крыши поместья. Я поняла одно: погода сопутствует моему настроению. Мама так и не вышла, а я ожидала, что она попрощается со мной, поцелует, скажет, как любит, даст какие-то напутствия в этот туманный и загадочный Лондон. Мне сказали, что графиня заперлась еще утром у себя в покоях и никого не впускает. Что ж, депрессия было свойственна матери, а особенно сейчас, когда отец был за морем, я уезжаю в Вестминстер, а Патрисия, как сообщил вчера вечером русский посол, должна приехать в Москву, поскольку жених уже заждался своей молоденькой невесты, а оспа отступила, ее светлость была подавлена из-за предстоящего одиночества.

Я внезапно почувствовала сдавливающую боль в груди и поймала себя на мысли, что едва сдерживая непонятные слезы. Я больше никогда не увижу графство Бломфилд… Это я уже знала по своему странному самочувствию.

Дорога была долгая, не говоря, что еще и мучительно скучная и холодная. Мы ехали не через леса, опасаясь разбойников, а через шумные рынки и лавки уэльских торговцев. В Лондон мы приедем не раньше, чем через несколько дней. Амелия и Мелли спали, укрывшись своими накидками. Сэр Питер, приближенный королевы, скакал на лошади впереди нас, поэтому я не могла его видеть. В карете не спала одна я. Из-за неловкого сиденья на узких креслах я ощущала боль во всем теле, да и голод давал о себе знать. В путешествие мы не брали никакой еды, решив останавливаться в тавернах каждое утро, но сейчас я бы так желанно съела кусочек мясного пирога или пригубила густое вино из погребов отца. Спать сидя было просто невозможно. Тяжело сопя, я выглянула в окошко кареты. Мое и так обветренное лицо поддалось такому порыву ночного ветра, что я всем телом вздрогнула. Сейчас бы оказаться у камина, слушая журчание дождя и мифические рассказы Амелии о лесных существах.

– Сэр Питер, – позвала я советника ее величества, прикрывая лицо от дождя и ветра ледяной, как фарфор на морозе, рукой. Обращаться к глупому кучеру, мальчишке лет пятнадцати, не было никакого смысла. Кроме ремесла подчинения колес он совершено, я была уверенна в этом, ничего не знал.

Сэр Питер, оказывая знаки должного внимания, подъехал на своем пародистом коне к карете, протягивая мне перчатки, которые я обронила, когда еще садилась в экипаж и свой плащ. Я была бы рада закутаться в этот мех, но Питер – такой самый человек, как и я, и в своем камзоле он, разумеется, замерзнет. Ох, как я ошибалась, считая его грубым невеждой. Если бы этот мсье был моложе, возможно, я бы и стала с ним невинно флиртовать.[1]

– О, горячо благодарю вас, сэр, но я не могу принять плащ. Вы ведь совсем озябните, скача на своем коне в одном камзоле, – как будто не слыша меня, Питер нежно окутал мои плечи своим плащом и одел на мои холодные руки перчатки. Скорее он походил на заботливого отца, чем на влюбленного юношу: – Сэр, теперь я точно уверена, что нам необходимо остановиться в какой-то таверне на ночь, чтобы каждый из нас мог хорошенько отдохнуть. Иначе мы просто превратимся в лед, когда приедем во дворец, – засмеявшись моей банальной шутке, Питер крикнул кучеру:

– Эй, дружок, остановишь карету близ прилежной таверны! Только смотри, чтобы это не оказалось какой-то захудалой харчевней, или, чего похуже, публичным домом! – промямлив что-то невнятное, юноша развернул карету на другую улицу, более чистую, тем ту, по которой мы ехали, подобно улиткам, целый час.

Вернувшись на свое прежнее место и закрыв окно плотной занавеской, я еще сильней прижала к себе плащ. Соболий мех приятно отдавал запахом нарциссов. На удивление, я согрелась. Это был плащ Питера… Эта мысль пробудила во мне странные ощущения, не свойственные тем, что я ощущала раньше. Это были чувства не благодарности, а чего-то другого, более высокого. Любви? Нет, увы, это была далеко не любовь. Из рассказов подруг я поняла, что, когда рождается любовь, все вокруг замирает, становиться серым и незначимым, в крови бушует огонь, а сердце тянется к нему…

Карета остановилась: – Амелия, Мелли, просыпайтесь, – проговорила я, хлопая няню и служанку по щекам. Женщины, что-то ворча, вышли из кареты, дрожа от холода. Я последовала их примеру. Мысль о том, что сейчас мы окажемся в теплом помещении, поедим горячего супа и выпьем старого вина, развеселила меня. Спрыгнув со ступень, я побрела за Питером, который волочил мой багаж. Оставлять наши вещи на ночь в карете под присмотром легкомысленного кучера было опасно.

Таверна не отличалась ничем от обычного дома, вот только три этажа, несвойственные для дома бедняка, и многочисленные окна выдавали столовую. Зайдя в таверну, мы ощутили резкий запах вина и пива. За маленьким столиком сидел хозяин. Лысый мужчина лет пятидесяти ласково поманил нас вглубь коридора, поближе к камину: – Сэр, леди, добро пожаловать. Чем могу быть полезен? – стряхивая со шляпы и с плаща капли дождя, я присела в ответном реверансе, как и остальные женщины: – Сэр, на улице бушует непогода. Не могли бы Вы дать нам комнату на ночь и самый скромный ужин? – увидев непонимающий взгляд хозяина, я добавила: – Мы за все заплатим.