Vive le basilic! - [32]
– Да какого дьявола он дернулся?!
Потом они, путаясь в траве, бежали к упавшему, и Жоли все не унимался.
– Это нарушение… – возмущался он на бегу, – очевидное даже невежде… Потрясающе!.. Неужели господин… депутат струсил?
– Он ведь… уже стрелялся…
– Да помню я… Помню… Но такое неприличие… Считай, мы их раздавили!
Они подоспели, когда врач закончил взрезать на лежащем одежду, и Поль, не выдержав, чертыхнулся. Пуля под углом вошла в грудь между ребрами, рядом с грудиной, крови почти не было. Тело мсье Брюна заросло густыми курчавыми волосами, это казалось насмешкой. Из-за проклятого бабуина, которому он тоже всадил пулю в грудь, да еще во всех подробностях расписал, как это было.
Жоли присвистнул, но промолчал. Зато не собирался молчать коричневый сюртук.
– Ну зачем?! – суетился он. – Скажи, зачем ты сошел с места? Какая дурь тебе ударила в голову?!
Ответа не было, хотя раненый сознания не потерял. Поднявшийся на ноги с весьма мрачным видом доктор переглянулся с отдувающимся коллегой. Эскулапы отошли. Дюфур зачем-то двинулся за ними, как и де Шавине.
– Господа, прошу вас сохранять спокойствие, – словно с кафедры, возвестил врач противника. – Пуля, скорее всего, попала в одну из легочных артерий.
– Согласен, коллега. Господа, рана, вне всякого сомнения, смертельна.
– Сколько продлится агония? – невозмутимо уточнил де Шавине.
– До десяти минут.
– Скорее шесть-восемь. Ну и протокол нам предстоит… Лет пять такого не было! Кстати, Дюфур, вы-то не ранены?
– Нет.
– Дайте руку.
Доктор с хищным видом щупал пульс, он больше не казался ни сонным, ни раздосадованным: все в порядке, дуэль оказалась дуэлью, а не утренним моционом, только с кем же стрелялся депутат Брюн? С Полем Дюфуром или с… басконцем?
– Господа, нам следует вернуться к раненому, – все так же спокойно напомнил де Шавине. – Конечно, если мсье Дюфуру неприятно…
Они вернулись вместе. Брюн был еще жив и смотрел на вершины деревьев. Коричневый сюртук что-то страстно доказывал Жоли, тот слушал; бледный, как шампиньон, центрист сжимал и разжимал руки в элегантных светлых перчатках. Поль совершенно не к месту вспомнил о завтраке у мсье Жерара, который уже заказал Руссель. Их ждут к половине двенадцатого, и они, похоже, успевают, только завтрак не состоится, потому что придется срочно править специальный выпуск. Журналист привычно потянулся к отсутствующим часам, и тут раненый заговорил. Отчетливо, хоть и прерывисто.
– Она… была… С отме… тиной… Я… я… с детства… ненавижу… яще…
Брюн судорожно втянул в себя воздух и замолчал. На губах выступила кровавая пена, очень немного. Оба врача почти синхронно кивнули – мертв.
– Что ж, – де Шавине обвел собравшихся глазами, – займемся протоколом. Считаю необходимым обозначить, что имел место несчастный случай, в котором нет и не может быть злого умысла.
Некоторые руки очень не хочется пожимать. Некоторые руки в некоторых обстоятельствах нельзя не пожать.
– Благодарю вас, барон, – поблагодарил Дюфур, шаря взглядом по траве. Он разглядел возле правого ботинка Брюна слизняка и чуть дальше пару каких-то жучков. Ящерицы видно не было, хотя она в любом случае давно бы сбежала.
– Господа! – выкрикнул коричневый сюртук, тыча куда-то пальцем. – Господа, вот же она!.. Вот!!!
Поль обернулся. На стволе ближайшего бука вниз головой висела зеленая тварь с локоть длиной, ее горло раздувалось и пульсировало, треугольную голову украшал белый нарост, и никто в здравом уме не назвал бы ее мелкой и безобидной.
Не только сон разума…
– Ты что же, не понимаешь, скотина, что у нас теперь республика?
Ги де Мопассан.
«Государственный переворот»
Часть I
Глава 1
Кондуктор крикнул занимать места, и капитан Пайе поднялся в вагон. Раздался свисток; полупустой поезд медленно тронулся, ползком миновал освещенный дебаркадер и выбрался в темно-синюю осеннюю ночь. Анри ехал вторым классом, потому что не считал правильным платить за двадцать часов пути больше сотни и потому что не терпел навязчивой услужливости, присущей дорогим отелям, ресторанам, поездам. Единственной роскошью, которую позволял себе легионер, было дорогое оружие и хорошее белье. На это средств хватало, хотя порой Анри и сожалел об упущенных сперва дедом, а затем и им самим возможностях; прошедший год, впрочем, времени для сомнений и сожалений не оставлял. Утвердившиеся в Хабаше алеманы преподносили все больше сюрпризов; они нацелились на Аксум, и остановить их можно было, лишь войдя туда первыми.
В Шеате не сомневались: ждать осталось в лучшем случае до конца дождей, пока же Легион выдвигал форпосты за Реку и принимал не слишком удачное пополнение. Время для отъезда было самым неподходящим, но военного положения еще не объявили, а срок, в течение которого офицер Легиона не вправе настаивать на немедленном отпуске, капитан Пайе давно отслужил.
Анри явился к полковнику с заверенной бабушкиным нотариусом телеграммой и был отпущен «для устройства семейных дел». Он торопился, хоть и отдавал себе отчет в том, что не успевает – телеграмма ожидала пребывавшего в поиске капитана больше двух недель.
– Мсье, – классическим тоном сообщил проводник, – вам постелено.
