Вивальди - [40]

И тут я увидел удивительное сквозь просветы в кроне.

Нина перебегала Тверской в обратном направлении, направляясь к моей елке.

Она приближалась решительным шагом, распахнув полы своей роскошной белой дубленки, сдвинув на затылок дорогой, расшитый платок, уверенно ставя ноги, как будто каждым шагом вдавливала в асфальт металлическую кнопку.

Я знал эту походку. Это — охота, это принятое решение.

Нужно было подумать — она что-то решила сообщить Гукасяну, но у меня мелькнула мысль, что она видела, что за елкой скрываюсь я, и теперь хочет выяснить отношения со мной, отделавшись от Гукасяна.

Я пришел в ужас.

Совершенно не знал, хочу ли этого выяснения. Знал только, что страшно, окончательно, бесповоротно убит, раздавлен, но хочу ли сейчас скандала, не знал.

Стал еще дальше запрятываться за холодную хвою.

Нина приближалась. Она уже была так близко, что я сквозь переплетение веток видел блеск ее глаз. И в этот момент, она резко повернула направо, и пошла по ступенькам вниз на бульвар.

Ни то, ни другое. Ни я, ни Гукасян. Может быть, к себе в ИМЛИ, на Воровского, но уже почти ночь.

Краем левого глаза я увидел, что распахивается дверь «Армении», и выходит Рудик. Держа в руках пакет. От него до Нины было где-то тридцать, даже меньше шагов. Поверх автомобильных крыш замерших перед светофором, ему была отлично видна сцена на которой разворачивались события. Я тоже, прячась от приближающейся Нины, зайдя елке слишком в тыл, был у него как на ладони. И, удивительно, в этот момент никого больше на этом оживленнейшем куске московской земли больше не было.

Но Рудик вел себя странно, он, склонив голову, рылся в пакете, вынесенном из магазина. Что, проверял количество звездочек на бутылке?

Наш динамичный любовный треугольник застыл в мгновенном равновесии, и тут же развалился, освобождая предоставленную случаем сцену.

Я осторожно вернулся на противоположную сторону елочного тела, Нина решительно процокала каблуками по ступеням, и ступила в тень бульвара, не увидев, ни меня, ни Рудика. Она явно была занята мыслями не имевшими отношения ни к нему, ни ко мне. Он, остался стоять со склоненной головой у стеклянной витрины, все роясь и роясь в пакете.

Дождавшись, когда белая дубленка уплывет достаточно далеко по сумрачному бульварному туннелю, я, бросился на узкую дорожку, идущую вдоль бульвара параллельно основному руслу.

Несчастный Рудик меня не заметил, и я с облегчением забыл и о нем, и о его странном поведении, и стал красться за призрачной белой фигурой.

Если она обернется, шеренга деревьев, отделяющая основную аллею, от моей боковой, пусть и редкая, меня прикроет. На моей стороне свежий, прохладный мрак, и каждый погасший фонарь мне брат.

Если бы меня спросили, почему я так боюсь быть ею замеченным, я бы рассердился, но объяснить ничего не смог. Просто шел следом и все.

Куда? Зачем? Обнаружить себя, я бы не посмел. Почему я здесь? Что я делаю в эту пору на бульваре?

Но не вечно же шляться за нею вот так, безмолвным соглядатаем совсем уж глупо?!

Все отвратительное, что я мог узнать, я уже узнал. Что мне нужно еще разведать?

Честно говоря, мне было все равно, куда она сейчас торопится. Кажется, где-то здесь живет ее подружка Аллочка, актерка кукольного театра, забавная матершинница, вечно брошенная каким-нибудь любовником.

Кстати и парикмахерша, одна из тех двух специалисток по подтяжкам, как раз стрижет где-то в переулках, у нее студия под крышей. Надо добираться на шестой без лифта, и все равно очереди.

Мне просто надо было ее куда-то «сдать», на хранение, пока я один в тишине соберусь для разговора.

Нина шла все так же быстро. Миновала место, где со временем будет памятник Есенину, но в ту зиму об этом ничто на это не намекало.

Да, я иду за ней, потому что не могу решить — что мне со всем этим делать. Да, получил по морде со всего размаху целым Гукасяном. Но, если вдуматься, я ведь ей не муж.

Даже не жених. Никаких знаков владения, одно лишь страшное желание полностью и жадно собственничать.

Правая сторона бульвара была освещена слишком сильно, и я, воспользовавшись встречей с большой веселой компанией, перебежал на левую сторону, в бесконечную, почти до самых Никитских тянущуюся тень.

Я нервно хмыкнул. Не хватало мне еще начать ее оправдывать. Ты, Женечка, не хочешь, скажи себе честно: надо с нею рвать. Несмотря на все, что узнал.

Куда она так гонит?

Она шла точно по середине бульвара, и впереди у нее был только один объект, который она не могла миновать — статуя Тимирязева. Мне человек сорок говорили, что если посмотреть на него сбоку, то создается полнейшее впечатление, что великий ученый мочится. Всякий раз, когда я пытался блеснуть этой информацией, мне в ответ морщились: знаю, знаю.

Не успел я додумать эту мелкую мысль, как Нина вдруг начала резко отклоняться от осевой линии маршрута. И стало сразу же ясно, что она не к постаменту рвется, а к человеку, который стоит шагах в десяти от памятника и поглядывает на него со стороны.

Было уже темно, и только желтые городские фонари неравномерно освещали утоптанный снег, черные кусты, голые лавки, искрились проносящиеся огни машин.