Витязи морей - [58]
Прокатилось по желтой песчаной равнине «ура» и «алла», начался рукопашный, ближе придвинулись к берегу шебеки и канонерские лодки, корветы и фрегаты. Что было задумано в Константинополе и Париже, воплощалось здесь.
Отчаянно дрались янычары. Им было сказано наперед, что, если они побегут назад, их все равно не примут на транспорты. И фелюги, доставившие их на берег, отошли к большим судам.
Суворов смотрел не отрываясь. Он стоял перед фронтом шлиссельбуржцев, и Новиков видел его сухую узкую спину и зеленую, с прижатыми полями шляпу над ней и каждый момент ждал: вот он повернется к нему, Новикову Семену, и крикнет: «Вперед!..» Ноги уже сами все будто срывались с топкого песка, и пальцы, зажавшие приклад, занемели от напряжения.
Янычары подавались все-таки; но уже тащили оттуда сюда раненого генерала Булгакова, раненые солдаты шли, ковыляя, сами, а на подмогу авангарду турок двигались главные их силы.
И Новиков услышал суворовское «Вперед!», и полк под барабаны и горны пошел в атаку. Но только что каких-нибудь двести шагов оставалось до своих, как заработали турецкие орудия, и загрохотало море, и зыбким, как море, стал песок под ногами.
И вдруг Новиков увидел, как впереди него, взбрыкнув ногами, повалилась наперед лошадь Суворова. Это каменное ядро — у турок были тогда такие ядра — оторвало ей голову.
Все бежали вперед мимо Новикова, когда он, склонясь над Суворовым, выпрастывал из-под лошади его правую ногу.
Потом, оба крича «ура», они тоже бежали рядом — генерал-аншеф Суворов и гренадер Новиков со своим желтым флажком на штыке.
Наконец добежали до свалки, и Суворов искал глазами в дыму, нет ли где офицера верхом, чтобы взять у него лошадь, и как раз увидел двух казаков, державших офицерских, как будто даже знакомых глазам лошадей под уздцы.
— Эй, эй, вороны!.. Лошадь мне давай, лошадь! — кричал, подбегая к ним, Суворов.
Однако хотя лошади-то и были знакомые, офицерские, но держали их янычары; они переглянулись, мигнули друг другу и с саблями наголо бросились на русского генерала, оставив пока лошадей.
Отбиваясь от них своей саблей, Суворов только крикнул назад: «Новиков, ко мне!» — как тот отозвался рядостно: «Здесь Новиков!» — и в живот первого янычара всадил свой штык вместе с флажком, а второму угодил в шею насквозь.
Суворов же, не теряя ни секунды, как это только он умел делать, схватил за повод одну из лошадей — и вот он уж управляет боем… Видя его перед собой, нажали с новой силой солдаты, и янычары стремительно начали отступать к своим ложементам.
Не помогли им ни французские инженеры, бросившие турок в самый разгар боя, ни дервиши, из которых большая часть была перебита.
Но в запасе на транспортах были еще свежие силы, и, когда высадили их, ложементы были снова отбиты у русских. В пылу боя песком засыпало глаза Суворову, и пока он протирал их, то почувствовал, что ранен в бок, и упал без чувств, свалившись с коня.
Теперь он не успел крикнуть: «Новиков, ко мне!» Однако Новиков не отставал от него в бою, кипевшем кругом: ведь ускакать от него Суворов не мог — некуда было скакать. Как помочь генералу, он не знал, не знал даже, жив ли он… Уперев приклад ружья в песок и выставив штык, с которого сорвал уже кровавый флажок, Новиков только глядел, чтобы никто не задавил Суворова — ни свои, ни чужие.
Но вот подались турки — чище стало кругом, — и вдруг поднял голову Суворов:
— Новиков?
— Так точно.
— Подсади на лошадь!
Оглянулся Новиков: лошади не было. Тогда он поднял Суворова, как сноп, и потащил в тыл.
Бой за Кинбурн оказался самым жестоким боем из всех, в каких до того участвовал Суворов. Только подоспевший батальон Муромского полка — это было уже в темноте, близко к полуночи, — принес с собою и полную победу. Десантный шеститысячный отряд турок был истреблен почти весь. Несколько сот оставшихся в живых были загнаны в лиман и там, на мелком месте, стояли по пояс в воде и кричали «аман»[6]. Фелюги к ним подошли только утром.
Суворов, раненный в бок, только промыл рану морской водой и сам повел муромцев, но получил новую рану в руку, около плеча, пулей навылет. Однако на этот раз Новикова возле него уже не было. Его не оказалось и в жиденьком ротном строю на другое утро: он пропал в последнем бою ночью. Только на другой день разыскали его среди тяжело раненных.
Он не был забыт Суворовым: в его донесение о бое под Кинбурном был внесен и Новиков Семен. Несколько позже Новиков получил серебряную медаль на георгиевской ленте.
А через сто двадцать пять лет после знаменитого боя, в 1912 году, в списки 15-го пехотного Шлиссельбургского полка вписали имя спасителя Суворова, рядового Новикова Семена, как одно из бессмертных русских имен.
1941 г.
ГВАРДЕЕЦ КОРЕННОЙ
Новелла
Дрались на совесть с обеих сторон: русские войска стремились отстоять Москву, сердце России; французы горели желанием взять Москву, так как это сулило им конец войны; кроме того, они, предводимые Наполеоном, привыкли к победам, чего бы ни стоили эти победы.
Лейб-гвардейский пехотный Финляндский полк в этом ожесточенном бою несколько раз ходил в контратаку, и в третьей гренадерской роте полка показал себя в этот день правофланговый, ефрейтор Леонтий Коренной.
