Витязь. Владимир Храбрый - [96]

Когда Серпуховской говорил купцам, чтобы скакали и плыли, он разумел под этими словами хорошо известный ему путь от Москвы до Новгорода. До Итиля из столицы Руси добирались на лошадях. Там на воде уже покачивались широкие ладьи, на них плыли до Тверца и Меты. А там уже и Новгород с куполами церквей святых Бориса и Глеба, Сорока мучеников, Покрова, Параскевы Пятницы, Ивана-на-Опоках, пятикупольным храмом свинцовой кровли Николы на Ярославовом дворе, где вечевой помост, и милый сердцу каждого новгородца собор Святой Софии.

Усатый с сыном и Дмитрий Клюков, присоединив к своему поезду еще нескольких незнатных купчишек, в сопровождении двадцати дружинников - здоровенных молодцев - тронулись в путь накануне первого Спаса.

На Мете первого августа и застал их этот праздник.

В этот день четыре века назад - без каких-то восьми лет - Владимир Святославович, князь киевский Красное Солнышко, окрестил русского человека, сделав его христианином. Далек Новгород от Киева. Когда в столице Киевской Руси уже молились в деревянных церквах, то на берегу Ильмень-озера и Волхова на капищах еще сжигали в честь языческих богов туши быков. Перун, стоящий на холме, радовался, но дошла очередь и до него. Свергнутый, он поплыл по Волхову к Большому мосту, осерчал и бросил на деревянный настил палицу, сказав: «Века вам ссориться, новгородцы, и расквашивать носы друг дружке…»

Так и повелось: один городской конец[88] восставал на другой - Плотницкий против Гончарного, Людин против Неревского, и шла потасовка. Драки, затеваемые на вече, обычно выкатывались через ворота Детинца и заканчивались под Большим мостом смыванием крови в волховской воде.

Празднество первого Спаса в русской церкви соединялось с воспоминаниями о крещении Руси, с выносом Креста для поклонения и крестными ходами с освящением воды. Этот праздник звался еще Спасом на воде, или Мокрым Спасом. Спасались от грехов…

Освящался и мед. Пчеловоды заламывали соты, чтоб пчела не таскала мед из чужих ульев в свои. В этот день пекли пироги с пшенной кашей и медом. Поспевала дикая малина, шла её обильная заготовка, сушились и цветки малины, настой из которых применялся как противоядие против укуса змей; отваром промывали воспаленные глаза.

А на гулянках парни просили нарядных девушек отгадать загадку: «Мертвым в землю упал, живым из земли встал, красну шапку заломил и людей усыпил». Что это?

Ну, конечно, мак!

Собирали и его. Существовало поверье: если зернами мака обсыпать избу, то все ведьмины козни окажутся напрасными…

В день крещения Руси начинался ранний сев озимой ржи. Стаскивали с печи ветхого старика - старого пахаря. Поддерживали его под руки, вели на поле: «Посей, дедушко, первую горсточку на твое стариковское счастье!»

…Иван Васильевич Усатый приказал сделать привал. До Нова-города оставалось пройти пятьдесят поприщ[89].

С ладей свели на берег по трапу лошадей, чтобы поразмялись и пощипали свежую траву. Двоим купцам и трем рындам выпал жребий сторожить; в густом буйном лесу может оказаться бурый хозяин, пест; волки, да и просто лесные тати, коих развелось всюду множество: беглые смерды, погорельцы бездомные - отчаянные головы, которым всякая работа в тягость. Чем в руках держать ручки сохи или плотницкий топор, лучше уж рукоять ножа или кистеня.

На плоскодонке нашлась сеть. Закинули её в Мету, выловили несколько лещей и щук. Сварили уху и прилегли отдохнуть.

Андрейка пристроился рядом со Стырем возле векового дуба, запрокинул за голову руки, всмотрелся в высокое пронзительное от синевы небо. Смотрел и мысленно восхищался: «Какая голубизна и плавность!..» Они появятся потом в его иконописных работах. Главное - плавность: будь то иконы «Спас в силах» и «Воскресение», написанные совместно с Даниилом Черным, или знаменитая «Троица» - символ мира, согласия и духовного единства.

Андрейка вспомнил несчастную Акку, которую любил рисовать, плавные изгибы её тела, голубые глаза. Матушку свою вспомнил и отца, Ивана Рублева, лучшего на московском подоле златых дел мастера.

Как-то поехали они всей семьей к родне на крестины в Коломну. По дороге напали на них ордынцы, отца убили, а мальца двенадцатилетнего и мать его забрали с собой в Сарай. На торгах мать купил иранский кизильбаши, а за Андрейку заплатил старенький епископ православной церкви в Сарае Иван, узнав, что малец состоял на Москве в учениках у иконописцев.

Потом приходилось бывать и во дворе великого хана, рисовать его, да все это могло печально кончиться.

Но судьба оказалась милостива: ведь могли же Андрейку вместе с Акку зашить в мешок, но лишь кинули в яму. Да и после, когда пробирались с Игнатием к Москве и за каждым кустом мерещились ордынцы, Бог отводил беду - сумели прискакать целыми и невредимыми…

Веки начали слипаться, и Андрейка, убаюканный равномерным шелестом речной волны о берег, заснул. А проснувшись, увидел прямо перед собой огромный крест, прислоненный к дубу.

- Пробудился… Вставай, сейчас будем менять нательные рубахи… - дотронулся до плеча Андрейки Стырь.

- Зачем?

- Сейчас увидишь. Я и сам, как ты, поначалу не понял, да Микула объяснил, когда они с Дмитрием Клюковым крест принесли из леса.