Витязь на распутье - [18]
«Интересно, – мелькнула у меня мысль, – а вот если бы вопрос перевернуть и поставить прямо противоположно: а православные, которые молятся по церквям, не смущают местный народец? И что бы тогда он мне ответил?»
Впрочем, ясно что – уж больно строг и суров Гермоген к иноверцам. И впрямь верно высказывание, гласящее, что всякий новообращенный еретик норовит быть святее папы римского. Нет, владыка еретиком никогда не был, однако бурное прошлое – юность и зрелые годы, проведенные в казацких станах[22], – все-таки наложило на его нынешнюю деятельность определенный отпечаток. Ему и сейчас, хотя он два с половиной десятка лет, если не больше, в рясе, только дай сабельку, так уж он всяких там язычников в капусту нашинковал бы.
Да и советы его для Годунова тоже припахивают… Вон он как старательно ставит в пример свою Казанскую епархию. Мол, его новообращенные тоже были нестойки в вере, так он добился от царя Федора Иоанновича указа о сборе всех таких новообращенных в православную веру в отдельную слободу и поставил над ними начальником надежного боярского сына, который следил, чтобы они строго соблюдали все православные обряды. Ну а с непокорными разговор короткий – таковых сажали в тюрьму, держали в цепях и били кнутом.
И очень уж ему хочется, чтобы царевич последовал его примеру. Да уж. Думается, дали бы владыке полную волю – Русь бы вскоре и до костров докатилась. Жаль только – не дают, да и ратников у него кот наплакал, вот и остается просить их у Годунова, что он и сделал прямо за столом. Дескать, надобны ему оружные людишки, чтоб не приключилось худа с теми попами и мнихами, коих Гермоген собирается послать посечь и пожечь бесовский соблазн в виде деревянных идолищ и язычных кумирен.
Вон рассказывал ему побывавший в Казани монах Трифон, как он в молодости сжег огромную ель у остяков, к которой собирались для жертвоприношений и с Печеры, и с Сильвы, и с Обвы, и с Тулвы. Даже остяцкие и вогульские[23] князья и те наведывались. И монах дерево это во славу божию срубил, а все нечестивые жертвы, что висели на нем – ткани, шкуры зверей и прочее, – спалил вместе с самой елью. Так эти самые остяки с вогулами так его, несчастного, отлупили, что он еле-еле утек из тех мест. Вот как безвинно страдают проповедующие слово божье. А если бы там был хоть с десяток ратников, то язычники нипочем бы не осмелились поднять на монаха руку.
– А ты яко о том мыслишь, княже? – шепотом осведомился сидящий подле меня архимандрит Феодосий.
Мне было что сказать ему. Если кратко, то я мыслю, что свинья этот монах, вот и все. Да и отлупили его поделом. Жаль только, что маловато врезали, коль он до сих пор в силах ходить и проповедовать. Гуманисты эти остяки с вогулами, а князья их – либералы.
Но вместо всего этого я, и тоже шепотом, в тон настоятелю монастыря произнес совсем иное, хотя и здесь не покривил душой:
– И я думаю, что, будь там ратники с пищалями, все обернулось бы иначе.
А митрополит все не унимался, грозно предвещая, что ежели святые проповедники и впредь останутся пребывать без ратной защиты, то неминуемо оскудение в вере и в русских людях. После чего Гермоген вновь осведомился у царевича, полуповелительным тоном спросив:
– Так яко с ратниками? Там ить рати да стратилаты[24] не надобны – довольно и двух-трех десятков кажному монаху.
Годунов открыл было рот, но ничего не сказал, лишь поморщился, поскольку я успел наступить ему на ногу. Он повернулся в мою сторону и, заметив, как я еле заметно мотнул головой, опешил.
– Так что, Федор Борисович? Подсобишь свершить благое дело? – не унимался Гермоген.
Царевич вздохнул и уклончиво ответил:
– Ныне у меня сызнова воевода объявился, потому негоже мне чрез его главу решать.
– Так оно и хорошо, что объявился, – расцвел в улыбке Гермоген. – Как же, как же, наслышан, князь, про дела твои богоугодные. Да и имечко тебе подходящее при крещении дадено – слыхал, поди, про великомученика Феодора Стратилата, кой змия одолел?
– Меня вообще-то в честь другого мученика Феодора нарекли, – вежливо ответил я.
– Ништо, – великодушно махнул рукой митрополит. – Все одно, по делам своим ты истинный стратилат. Ведомо мне, яко ты ляхов из святых храмов за шиворот выволакивал да рожами в грязные лужи окунал.
Хорошо, что у меня во рту к тому времени ничего не было, иначе обязательно подавился бы, а так я лишь рот чуть-чуть приоткрыл от изумления, да и то быстро спохватился.
– С таким воеводой никакие кумирни не устоят, – угодливо встрял в разговор и архимандрит Феодосий. – Ежели уж он, обружась единой токмо православной верой и с одним крестом в руке, сразу пятерых ляхов с сабельками одолел, то идолища зырянские сокрушить ему и вовсе раз плюнуть.
Нет, надо было мне хотя бы во время молебна повнимательнее прислушаться к тому, о чем перешептывается народ, стоящий сзади, а теперь вот думай да гадай, чего я еще натворил.
Федор, лукаво улыбаясь, в свою очередь добавил:
– Он таковский.
Я деликатно кашлянул и, не зная, каким еще образом подать ему знак, чтобы он как-нибудь избавил меня от великого похода на безбожных зырян, вновь наступил ему на ногу.
