Витязь чести - [44]

Не верилось в старость, в смерть, в неотвратимую неизбежность подступающих перемен.

— Чем вы занимались, мой друг, пока ваша легкомысленная жена примеряла обновки? — поинтересовалась Долли, кокетливо склоня голову к плечу.

— Собственно… ничем, дорогая, — промолвил граф, заложив за спину руку с зажатой перчаткой. — Выкурил сигару, просмотрел газеты… Ничего интересного. В России вновь опасаются вспышки холеры морбус.

14

Воистину блажен умеющий ждать. Правы оказались умудренные жизнью бойцы. Площадная брань критиков не только не убила поэта, но разнесла славу о нем по всем венгерским комитатам. И хоть хула от этого не умерилась, в терновом венце зардела первая роза.

Не веря своим глазам, Петефи прочел первый о себе похвальный отзыв.

«Можно смело сказать, что он истинный гений, — писал восторженный, но одинокий ценитель. — Точно молния, пробил он себе путь в небе венгерской поэзии и сверкает теперь среди самых блестящих, самых крупных звезд, с холодной и насмешливой улыбкой взирая на то, как завистливо моргают эти маленькие падающие звездочки… Эти господа считают величайшим недостатком Петефи, что он пишет так, как чувствует и думает… И разве не страшно виноват Петефи, что он посмел заговорить на языке народа? Удивляюсь, как это его еще не привлекли за такое демократическое преступление к суду с обвинением в измене родине… Но напрасно тщатся эти гусеницы объесть вечнозеленые листья венца Петефи. Изнемогая от напрасных усилий, они сами же падут с древа жизни в могилу забвения, а поэт, которого они забрасывали грязью, нетронутый и победоносный, переступит порог дворца бессмертия».

Несмотря на некоторую выспренность, статья звучала пророчески.

Немало позабавило Петефи и то обстоятельство, что вырезки со столь лестной оценкой прислали ему, словно заранее сговорившись, сразу несколько человек. И первым среди них, что было удивительнее всего, оказался не кто иной, как Лайош Кути.

До Шандора доходили последнее время вести, что Кути упорно домогается с ним встреч. Но после первого и последнего свидания их в Пожони, когда боготворимый местными дамами светский лев едва взглянул на представленного ему молодого поэта, Петефи отнюдь не жаждал возобновить знакомство. Лишь неустанные увещевания издателя Эмиха подточили его упрямое нежелание и заставили откликнуться на пятое, а то и шестое приглашение, любезно написанное на обороте визитки. Чего только не сделает зависимый от всех и вся литератор ради издателя, купившего у него ненаписанные еще строки! Да и не стоило так уж препираться с добряком Эмихом из-за такой, в сущности, малости, как ни к чему не обязывающий визит. Тем более в столь трудную для поэта пору, когда он, порвав с Имре Вахотом, вновь соскальзывал по наклонной от бедности к нищете.

Видит небо, Петефи не настраивал себя по дороге на схватку, но отвращение и злость так и взметнулись в нем, когда он переступил порог дома Кути.

Кокетливая горничная внушительных форм, играя бедрами, провела гостей через анфиладу комнат в дальние покои, где в дверях кабинета дожидался с застывшей улыбкой радушный хозяин. В тяжелом, почти оранжерейном воздухе Петефи чувствовал себя рыбой, выброшенной на горячий песок. Пряные испарения тропических растений, смешанные с ароматом парижских духов и дымом восточных курильниц, вызывали тошноту. Покруживалась голова, в глазах мелькало от полированных, инкрустированных перламутром столиков, горок с кружевным фарфором из Севра и китайскими нефритовыми безделушками. Пробираясь сложным путем мимо бесчисленных пуфиков и разных подставок для наргиле, Петефи едва удержался от желания поддать ногой катавшуюся по толстому ковру кошку. Стены комнат тоже были завешаны мягкими хоросанскими коврами, а с лепного вызолоченного потолка спальни ниспадал живописными складками тончайший муслин, приоткрывая необъятное, подпираемое пухленькими амурчиками ложе.

В таком доме могла жить модная гетера, но только не художник, тонким искусством слова зарабатывающий свой хлеб. От этого алькова, от всей этой нарочито выставленной напоказ роскоши веяло чем-то постыдным, недостойным уважающего себя мужчины. Петефи знал, конечно, о слухах, ходивших насчет богатых поклонниц Кути, выписывавших для своего кумира французскую мебель и брюссельские кружева. Тем более что Кути не только не опровергал подобную молву, но даже как будто гордился ею. И все же Шандор, утром едва наскребший семь крейцеров на доплатное письмо, пожалел собрата по ремеслу, у которого господь в гневе своем отнял и вкус, и разум. Все было ненавистно гонимому жизнью артисту в этом жилище великосветского баловня и карточного партнера эрцгерцога Иосифа.

Кути полураскрыл объятия и сделал шаг навстречу долгожданному гостю. Отражаясь в зеркалах, обрамленных бронзовыми завитками, они медленно сблизились, столь непохожие, столь противоположные друг другу, что близорукому Эмиху стало неуютно. Он вдруг пугающе ясно представил себе, чем это может кончиться. Если набычившийся, мрачно сверкающий глазами из-под насупленных бровей Петефи отвергнет протянутую руку, может возникнуть неприятное объяснение, даже дуэль, а этого чувствительный издатель боялся смертельно.