Виттория Аккоромбона - [46]

— Это забавное происшествие, — заметила матрона, — если оно не слишком приукрашено, — лишнее подтверждение тому, что при дворе жизнь устроена совсем по-иному, чем думаем мы, простые смертные.

— Несправедливо, конечно, — сказала Виттория, — критиковать поступки людей, как будто они персонажи книги, но должна признать, что совсем не понимаю эту донну Изабеллу. Красивая, трезвомыслящая, остроумная, образованная — и проводить время в пустых забавах! Неужели она не чувствует, что, выставляя на смех старого посланника, она тем самым унижает и себя? Благородный человек должен прежде всего думать о том, кого он выбирает в друзья, ибо самые нежные и возвышенные натуры страдают больше всего от плохого окружения; серенькому человеку гораздо легче, ибо он в своей незначительности владеет таким оружием, какого лишены люди с утонченной душой.

— Очень верно подмечено, — промолвил дон Джузеппе, — обычный человек, не одаренный талантами от природы, не способен подняться до божества, не может превратиться и в злодея. Чем натура утонченнее, нежнее, тем легче ей скатиться в бездну порока.

Было уже поздно, и вскоре все разошлись. Когда дон Джузеппе прощался с Витторией, оба испытали волнение. Он медлил, бросал на мать и дочь многозначительные взгляды и наконец попросил разрешения повторить свой визит. Ему охотно позволили. Обе женщины не могли не признать, что этот человек заинтересовал их, хотя они не знали о нем ничего определенного.

Капорале решил проводить нового знакомого, и когда они проходили уединенные окрестности Колизея{102}, чужеземец остановился, помолчал мгновение, затем взял руку поэта и промолвил:

— Как я вам благодарен, мой замечательный друг, что вы ввели меня в эту семью, и каким счастливым должны быть вы, ибо знакомы и дружны с ними уже долгие годы. Бога ради, скажите, почему Виттория соединила жизнь с этим человеком, точнее, человечком? Она, которая, по-моему, могла бы выбирать среди высшей знати Италии. Здесь, кажется, скрыта какая-то тайна. Ведь он смотрится рядом с ней как расфуфыренная кукла, способная лишь заполнить пустоту в зале? Неужели для матери так важно родство с Монтальто? Пусть этот человек благочестивый и добросовестный, но никто не уважает его; он никогда не добьется большого влияния, к тому же он стар и дряхл.

Капорале в ответ отделался несколькими словами, ибо не хотел посвящать в историю семьи малознакомого человека.

— Молодую синьору, — продолжал дон Джузеппе, когда они отправились дальше, — можно назвать настоящим чудом. Я никогда еще не видел столько истинного величия и благородства в женском облике. Как она говорит, какой изысканный тон! А какое удовольствие просто смотреть на нее! Прекрасные каштановые волосы, брови цвета воронова крыла, а под ними, как золотые лучи, длинные изогнутые ресницы! Ни один художник даже во сне не мог увидеть подобное. А вы не обратили внимание на милый каприз природы — или как это еще можно назвать? Слева не хватает пяти или шести золотых ресничек. Опустит она глаза или поднимет их неожиданно и посмотрит на вас — кажется, будто Амур вдруг выходит из золотой каймы и, лукаво улыбаясь, целится в вас из своего лука. Не правда ли, для человека в летах я изъясняюсь еще довольно поэтично? И боюсь, мне трудно будет отказаться от мечты об этом прекрасном создании.

На следующий день Капорале пришел к своим друзьям с тяжелым сердцем. Молодую женщину он встретил в саду: новый сад Виттории, в отличие от прежнего, был широк и просторен. Виттория поспешила навстречу другу.

— Я вас ждала, — встретила она его.

— Приветствую вас, — сказал поэт.

— Я надеялась, — ответила она с мукой в глазах, — услышать от вас что-нибудь новое — чудесное или хотя бы хорошее. Ах, дорогой мой друг, я всю ночь не могла заснуть, и когда мне удавалось задремать на несколько мгновений, перед моими глазами вставали портреты древних героев. Я увидела наконец настоящего, истинного мужчину!

— Во сне? — спросил дон Чезаре.

— Вы говорите, — живо воскликнула она, — совсем не как поэт. Вашего дона Джузеппе я имею в виду, или как там его еще зовут. Я предвкушаю заранее встречу с ним, чтобы слушать его и узнавать, ибо каждое слово, слетевшее с его уст, значительно.

— Вы в восторге, — возразил поэт очень серьезно, — я мог бы понять вас, будь мужчина еще молод, но он примерно моего возраста, и о вас можно подумать невесть что.

— Думайте, что хотите, — воскликнула она невольно, — снова и снова я выслушиваю старую пошлую сказку о юности и старости. Это кто же молод? Уж не мой ли одряхлевший, давно неживой муженек, этот Перетти? И почему он молод? Потому что у него белокурые волосы и розовые щеки? Все постоянно говорят о бессмертии, о высоком благородстве души и все же отдают в конце концов предпочтение телесной оболочке. Что такое молодость? Разве это не полет души в поднебесные выси? Неужели она способна прятаться в вялых чувствах и глупых мыслях? Только теперь я начинаю, хотя и не совсем, понимать, что такое любовь к мужчине. И если это божественное чувство завладеет всем моим существом, кто посмеет остановить меня? Кто заставит меня отвернуться от этого святого причастия? По какому праву? Кому я обещала — себе самой, или мужу, или Богу, что я буду любить маленького Франческо? Любить! Разве я знала раньше, что означает это слово?