Витька Мураш - победитель всех - [39]

— Что-то он сам не крутится, — говорит Иван Сергеевич. — Ну, а был бы ты далеко от берега. Да волна… Уже три раза бы перевернулся.

— Потому что мотор у вас такой, — тут три руки нужно, а две не хватает.

Иван Сергеевич подгреб к берегу.

— Кто еще хочет? Желудев?

— Я не умею, — отвечает Илларион.

— Мурашов?

— Можно, — говорю я.

Сел я в лодку. Отгреблись немного. Иван Сергеевич поставил лодку к берегу носом и смотрит на меня.

— Заводи.

Но эти хитрости у нас не проходят. На берег я не полезу.

— Разверните лодку, — говорю я.

— А зачем ее разворачивать? Заводи на холостых, потом вывернешь.

— Тоже можно, — говорю я и не подаю вида, что не сообразил сразу.

Я снял мотор со стопора, опустил винт в воду, еще раз подкачал бензин. Потом уперся в мотор левой рукой, нажал большим пальцем кнопку. На Ивана Сергеевича не смотрю, знаю, что все делаю правильно.

Дернул.

Мотор взвыл, будто его режут.

Я сбросил обороты до самых малых, включил передний ход и вывернул мотор насколько можно вбок. Мы развернулись почти на месте. Носом я нацелился на гряду, у которой мы раньше стояли, и стал понемногу прибавлять обороты.

Сначала дюралька как будто присела, но потом стала понемногу выходить на поверхность. Я дал полный газ, и мы понеслись. Лодка скользила по самому верху, нос поднялся над водой, и брызги разлетались где-то уже от самой середины; они падали далеко за кормой, там, где расходились усы пены. Мне казалось, что мы летим. Мне хотелось смеяться, но я сжал губы и внимательно смотрел вперед.

Камни приближались так быстро, будто их бросили нам навстречу. Я начал плавный разворот. Лодка накренилась и понеслась вдоль гряды.

— Ближе нельзя! — крикнул Иван Сергеевич. — Сбавь обороты!

— Пожалуйста!

Гряду я обошел на средних, а потом опять дал полный газ. Мы перли прямо на берег. Так подходят к причалу гонщики, я не раз их видел по телевизору. Иван Сергеевич смотрел вперед и ко мне не поворачивался. До берега оставалось метров сто, но я не сбавлял скорости. Иван Сергеевич, не оглядываясь, протянул руку к рукоятке газа. И в ту же секунду я полностью сбросил газ. Лодка сразу осела, затормозилась и тихо подошла к берегу.

Это был высший класс!

— Мураш, ты даешь! — заорал Батон.

— Вот это было красиво! — сказал Илларион, и я подумал, что он все-таки парень ничего.

Наташка стояла открыв рот. Она думала, наверное, что я сейчас чуть в берег не врезался.

— Красиво… — согласился Иван Сергеевич. — Даже слишком. А почему тебя к камням потянуло? Разве чистой воды мало?

— Потому что там управлять надо, а не просто за ручку держаться.

— А если бы…

— А «бы»-то не было, — ответил я.

— А это, Мурашов, один раз в жизни бывает, — сказал Иван Сергеевич. — Ты знаешь, есть три стадии в жизни рулевого. Первая — он ничего не умеет и всего боится. Вторая — он кое-что умеет и ничего не боится. Третья — он умеет все, но управляет осторожно. Почти все аварии случаются во второй стадии. Ты в ней как раз и находишься. Но я думаю, со временем из тебя рулевой получится.

— Со временем… — сказал я. — С каким временем? Со временем нам все обещают. Я ведь сейчас живу, а не в будущем. А сейчас нам не то что мотор, лодку не доверяют.

— У вас же есть лодка.

— Это пока. А начнется всякое там сено, или грибы, или ягоды, или охота… Тогда лодки не увидишь.

— Да… — сказал Иван Сергеевич. — С родителями, конечно, не поспоришь.

— Почему? — возразил я. — Спорить можно. Только бесполезно.

— И это верно, — согласился Иван Сергеевич. — А жалко… Не у всех есть море. Между прочим, камышовские вас опять вызывают.

— В футбол, что ли?

— Нет. По гребле. Говорят — на километр сто метров фору дают.

— Нам?! — заорал Батон. — А мы им — банок!

Я смотрю на директора и думаю — опять он хитрит. Нам говорит про камышовских, а им, наверное, про нас сказал, что мы их вызываем.

Он видит, что я на него так смотрю, сразу сообразил.

— Нет, Мурашов, на этот раз не так. Камышовские все хоккей позабыть не могут. Я слышал, как они совещались. Насчет силы физической они не спорят — вы сильнее. Хоккей — тоже ясно. В футбол им команду не собрать. А вот по гребле они не сомневаются: сто метров фору на километр.

— Это еще неизвестно, — сказал Колька.

Директор посмотрел почему-то на меня и спросил:

— Может быть, и в самом деле неизвестно, Мурашов?

— У них — лодки, — сказал я, — а у нас — бревна, только что не тонут, а хода нет никакого.

— Это дело поправимое. Идемте.

— Куда?

— Ко мне. Есть один разговор.

Катамаран

Дома у директора мне понравилось, потому что там было пусто.

У нас, пока вокруг стола обойдешь, сто раз зацепишься: то за тумбочку с зеркалом, то за горку с чашками и бокалами, то за телевизор или приемник, то за стулья.

У директора были только лавка, два стула, стол, кровать — все еще, наверное, от старого хозяина осталось. Новые были только полки с книгами — во всю стену, как в библиотеке. А на других стенах висели карты и фотографии. На всех фотографиях была снята одна женщина, но по-разному: и просто так, и верхом на коне, и около вертолета, и возле костра с чашкой и ложкой в руках.

Иван Сергеевич придвинул к столу лавку и велел нам сесть.

— Так вот, насчет лодок… — сказал он. — Я-то здесь человек новый и ничем вам помочь не могу. Но есть один знакомый…