Витгенштейн - [44]

«Грамматика»

Начиная с 1930-х годов Витгенштейн использует понятие «грамматика» для обозначения совокупности правил, обуславливающих осмысленную речь.

«Грамматика» в понимании Витгенштейна, разумеется, не аналогична той, которую мы изучаем в начальной школе (в дальнейшем для различения этих двух «грамматик» мы будем ставить это понятие в кавычки всякий раз, когда будем употреблять его в особом смысле, которым его наделял Витгенштейн). Для того чтобы лучше понять, что конкретно Витгенштейн подразумевал под «грамматикой», вернемся к примеру, схожему с тем, что приводился ранее. Услышав, что длина ствола дерева равна 1,30 м, можно немедленно заключить, что его длина не равна ни 1,31 м, ни 1,29 м. Это объясняется тем, что ни один ствол не может одновременно иметь две разные длины. Как уже отмечалось, такого рода предложение, по-видимому, сообщает о необходимом или, если угодно, существенном свойстве любого ствола. С точки зрения Витгенштейна, в данном случае речь идет о грамматически корректном предложении, которое выражает в обманчивой форме лишь одно из правил «грамматики». Если мы пожелаем нарушить это замаскированное правило, у нас получится бессмыслица. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно задаться вопросом о том, что может означать предложение вроде «длина этого ствола равна одновременно 1,30 м и 1,29 м». Вероятно, нам будет под силу вспомнить обстоятельства, при которых мы сформулировали бы подобное предложение: например, Альфред, измерив длину ствола, получил 1,30 м. Однако вслед за ним то же самое проделал Жюль, и полученная им длина составила 1,29 м; Эрнест же принялся надсмехаться над ними, говоря: «Ну и ну! Выходит, длина этого ствола равна одновременно 1,30 м и 1,29 м!» После чего смущенные Альфред и Жюль приступили к новым измерениям и получили одинаковый результат: длина ствола в действительности составляет 1,31 м. Сказанное Эрнестом, безусловно, абсурдно, лишено всякого смысла, и именно так это поняли наши приятели.

Говоря о присутствии здесь замаскированного грамматического правила, Витгенштейн имеет в виду, что такого рода предложение лишь выражает то, что мы подразумеваем под «длиной ствола» и даже под «стволом» в целом. Подобное грамматическое правило показывает одну из составляющих смысла, которым мы наделяем слово «ствол» и который мы предполагаем, используя данное понятие. Если кто-то станет всерьез утверждать, что тот или иной ствол имеет две разные длины одновременно, значит, он не наделяет слово «ствол» привычным смыслом; вследствие чего мы будем вынуждены просить его разъяснить смысл, который он в него вкладывает. Мы видим, что «грамматика» затрагивает не столько синтаксис языка, сколько его семантику.

Как выясняется, соблюдая правила грамматики, мы можем нарушить правила «грамматики».

Именно так зачастую поступают философы, когда считают, что «грамматически правильное» предложение, подобное вышеприведенному, выражает нечто глубинное, касающееся сущности любого ствола. Как видно из приведенного примера, такая путаница возможна по той причине, что мы выражаем в виде предложения то, что на самом деле является лишь правилом грамматики. Предложение «ни один ствол не может одновременно иметь две разные длины» схоже с предложением «ни один ворон не имеет белого оперения», а также с предложением «ни один дуб не растет в Сахаре». Два последних предложения выражают существующее в мире положение вещей, которое, впрочем, могло бы не существовать, и поэтому мы можем сказать, что эти предложения истинны, предварительно удостоверившись в этом. В таком случае разумно будет задаться вопросом о том, действительно ли ни один ствол не имеет одновременно двух разных длин. Ответив на него положительно, мы можем счесть это предложение истинным в том же смысле, в каком предложение «ни один ворон не имеет белого оперения», по нашему мнению, является истинным. Вот только оказывается, что оно выражает «необходимый факт» вместо «возможного факта». Отсюда возникает вопрос, чем объясняется подобная необходимость. Вот здесь-то и начинаются трудности!

Дело в том, что философ не видит не столько саму логическую форму, которую намеревался выявить «Трактат», сколько место, занимаемое языком в предложениях типа «ни один ствол не имеет одновременно двух разных длин»: вместо того, чтобы «сказать» нечто о длине стволов, данное предложение выражает запрещение: «о стволе нельзя сказать, что он…» и т. д., которое явственно проступает, если мы обратим внимание на те случаи (наверняка крайне редкие!), в которых мы вынуждены строить подобное предложение. Факт формулирования запрещения в таком виде, будто речь идет о сущностном свойстве любого ствола, разумеется, способен обескуражить, но мы можем избавиться от иллюзии, что имеем дело с обычным предложением, включив его в совокупность всего того, что мы говорим (или не говорим) о стволах и их длине. И тогда окажется, что оно не выражает ничего сверхъестественного: если мы утверждаем, что ствол имеет одновременно две разные длины, значит, мы говорим не о том, что обычно подразумевается под стволом.