Витгенштейн - [43]
Во-вторых, отрицание постулата об анализе не затрагивает другое важное положение «Трактата», идею, согласно которой все, что мы говорим, имеет смысл в силу определенного количества априорных требований, которые Витгенштейн назвал в своей первой работе «логической формой». В «Трактате» эта идея казалась несколько загадочной, однако по сути она находит свое соответствие в одном вполне обыденном свойстве естественных языков.
Мы можем начать говорить осмысленно и формулировать имеющие смысл предложения только в случае, если заранее принимаем, и притом, как правило, негласно, правила грамматики языка, на котором говорим. Казалось бы, банальность, но небезынтересная: если мы хотим, чтобы нас понимали окружающие, нам нужно по умолчанию и зачастую без лишних разговоров принять правила, благодаря которым эти разговоры и делаются возможными. Самое интересное состоит в следующем: мы можем разговаривать обо всем, кроме правил грамматики, которые заранее обуславливают тот факт, что мы формулируем имеющие смысл предложения. Говоря более образно, мы можем разговаривать о грамматике, только если располагаем «предграмматическим» или «аграмматическим» языком, то есть языком, который еще не является языком, что само по себе абсурдно.
Бесспорно, существует немало людей, которые рассуждают о грамматиках естественных языков с целью установить их правила. Однако, как мы видим, для этого им приходится также без лишних разговоров принимать эти правила. К примеру, если грамматист говорит: «Предложение должно состоять из именной синтагмы и глагольной синтагмы», он предполагает, что его читатель и он сам принимают данное правило, поскольку сообразно с ним он построил предложение, которое читатель должен понять. Предположим, что мы ставим это правило под вопрос; при этом мы будем вынуждены прибегнуть все к тем же предложениям, состоящим из именной синтагмы и глагольной синтагмы…
«Логическая форма», представленная в «Трактате, по сути дела, влечет за собой очищенную, так сказать, общую для всех языков грамматику. В некотором смысле речь идет о создании «логической грамматики», которая бы позволяла знать условия истинности каждого образованного предложения. Исчезновение этого стремления вследствие отказа от постулата об анализе не отменяет того факта, что мы можем формулировать осмысленные предложения только на основании негласного принятия всякого рода правил. Так мы возвращаемся к одной из главных тем «Трактата», суть которой заключается в том, что мы не можем ничего сказать о том, что является условием смысла, потому что не можем поместить себя до смысла.
Выявление в «Трактате» логической формы первоначально объяснялось не простыми целями теоретизирования; прежде всего, планировалось покончить с философскими проблемами, которые возникали по причине плохого понимания «логики нашего языка», и очертить границы того, что можно сказать осмысленно, – очертить «изнутри», по выражению Витгенштейна, границы сферы выразимого. По-видимому, это было необходимо сделать из-за того, что поверхностная грамматика обычных языков скрывает подлинную «логическую форму», вследствие чего люди (и в особенности философы) пытаются рассуждать о том, что должно быть показано, но не сказано. Как же тогда относиться к подобным разъяснениям, если мы признаем, что не можем завладеть этой логической формой и что между некоторыми предложениями в естественных языках существуют логические отношения – вывода и противоречия, – которые нельзя предусмотреть заранее? Следует ли отсюда заключение, что обычный язык, такой, какой он есть, «логически совершенен» и, значит, мы можем полностью довериться ему? И да и нет.
Да, если под «обычным языком» мы понимаем язык, которым пользуемся ежедневно для общения с окружающими на житейские темы. Нет, если принимать во внимание странное и зачастую непонятное употребление языка, имеющее место в определенных обстоятельствах, в частности в так называемых философских дискуссиях, в ходе которых ставятся вопросы, на которые, как правило, невозможно дать разумные ответы. Философскую «болезнь», о которой говорит Витгенштейн, конечно, нельзя вылечить, показав раз и навсегда единственную логическую форму, погребенную в обычных, естественных языках. Но тем не менее это вовсе не означает, что нужно отказаться от идеи о существовании логики языка, которая заранее закрепляет то, что можно сказать осмысленно, поскольку, как упоминалось выше, прежде чем начать формулировать что-либо, нам необходимо негласно принять всякого рода грамматические правила. О последних мы тоже пока не можем сказать ничего осмысленного, однако именно это и пытается сделать «больной» философ, который принимает за предмет обсуждения то, что является всего лишь условием осмысленной речи.
В сущности, Витгенштейн не стал подвергать пересмотру именно этот основной вывод «Трактата» о различии между тем, что может быть сказано и что имеет отношение к миру, и тем, что может быть лишь показано, поскольку в данном случае мы имеем дело с тем, что должны принять безоговорочно, как только намереваемся сформулировать осмысленное предложение. Философские проблемы непременно обусловлены путаницей между этими двумя уровнями, потому-то и важно, если мы хотим покончить с этими проблемами, разграничить «то, что себя показывает» и «то, что может быть сказано».
