Витающие в облаках - [71]

— Дикки Хендерсон, вот он был великий артист, — произнесла Сандра.

— А он умер? — спросил Брайан.

— Может быть, — мрачно сказала мадам Астарти. От жары и шума в «Крабе и ведре» ей явно становилось нехорошо.

— Еще по одной? — бодро спросил Брайан, обращаясь скорее к себе, чем к кому другому.

— Ты и так уже перебрал, — сказала Сандра. — Я выпью портвейна с лимоном, и ты тоже, но полстакана, не больше. Рита?

— Не откажусь.

— Сигаретку?

— Давай.

— Ты слыхала про ту женщину? — спросила Сандра. Ее лицо то расплывалось, то снова обретало резкость. — Которую выудили из моря. Ужасное дело.

— А уже знают, кто она есть? — спросил Брайан, залпом опрокинул свои полстакана и с надеждой уставился на дно, словно ожидал, что напиток появится там снова.

— Кто она была, Брайан, — поправила Сандра. — Ее больше нет. Если я правильно запомнила, ее звали Анн-Мари Девин.

— Как?! — Мадам Астарти опрокинула напиток на себя.

— Анн-Мари Девин, — повторила Сандра. — Она была жрицей любви. Рита, эй, отомри?

— Жрицей любви? — эхом отозвался Брайан.

Сандра вытащила из пачки еще одну сигарету.

— На, закури, — обратилась она к Брайану.

О нет, подумала мадам Астарти, только не это. Они начинают…

— Бедная тетка, — сказал Брайан. — Интересно, как она выглядела?

— Вроде меня, — сказала Сандра, — хоть мне не родня.

— Вот это жуть.

— Поди, приняла на грудь, прежде чем утонуть.

Мадам Астарти застонала. Стены паба уже начинали вертеться вокруг нее. Надо скорей убираться из этого кошмара.

Ветер ревет, море воет. Нора стоит на мысу, как фигура на носу корабля. По-моему, она пытается вызвать бурю. Это отвлекающий маневр — она готова на все, лишь бы не заканчивать свой рассказ.

Моя мать мне не мать. Мой отец мне не отец. Отец Норы ей не отец. Воистину мы все перемешались, как печенье в коробке.

Внутри земного шара имеется другой шар

На первом этаже Башни царил хаос. Там клубилась шумная толпа — большинство собравшихся явно не очень понимало, что делать дальше. Многие, конечно, пришли только в надежде увидеть что-нибудь захватывающее.

— Ценность захватывающих зрелищ сильно преувеличена.

Несколько человек осаждали Роджера Оззера — он стоял на лестнице, ведущей в библиотеку, и ораторствовал. Он проповедовал кучке воинственно настроенных студентов — в основном функционеров из Общества социалистов. Многие из них сидели по-турецки на полу, и в целом это выглядело так, словно он проводит собрание учеников начальной школы. Социалисты-аппаратчики громко выражали свое мнение, — казалось, они вот-вот начнут размахивать цитатниками Мао. Я поняла, что у меня сейчас опять заболит голова.

Я заметила Оливию — она стояла поодаль от толпы. У нее был странно-безучастный вид, словно ее кто-то загипнотизировал. За головой у Роджера Оззера кто-то размахивал плакатом: «ВОССТАНИЕ ЕСТЬ ИСКУССТВО И, КАК ВСЯКОЕ ИСКУССТВО, ИМЕЕТ СВОИ ЗАКОНЫ». Я решила, что это придумала Шерон, но Оливия сказала:

— Нет, это цитата из Троцкого.

— Что здесь происходит?

— По-моему, Роджер призывает уничтожить университет. Он хочет на его месте создать «Университет улиц» или что-то в этом роде, — устало сказала она.

— Улиц? А я думала, мы протестуем против войны… или против правительства…

Оливия равнодушно пожала плечами и вдруг в качестве эталонного non-sequitur объявила:

— Я беременна.

Она была бела как молоко.

— Мои соболезнования… или поздравления? В общем, что хочешь.

— Угу, — двусмысленно сказала она.

Очередная фраза, выкрикнутая Роджером, кажется, разозлила его слушателей.

— Скажи, пожалуйста, я могу с тобой поговорить? — спросила Оливия.

— Со мной?

Но тут прискакал Робин в красных вельветовых штанах на лямках и футболке с длинным рукавом в бело-синюю полоску — словно ведущий детской передачи «Учись и играй». На одной лямке у него красовался значок в форме щита с надписью: «Староста школы».

Я спросила, вправду ли он был старостой.

— Это иронический комментарий по поводу природы власти, — объяснил он.

— Я тебя потом поймаю, — сказала мне Оливия и растворилась в толпе.

— Это настоящее! — с жаром воскликнул Робин. — То, что сейчас происходит, очень важно!

— А я не знала, что буддисты интересуются политикой.

— Буддисты?

— Вчера ты был буддистом.

— Ну и что, а сегодня я, может, маоист. Ты ничего не знаешь.

С его последними словами я спорить не могла.

К нам через мешанину тел пробились Шуг и Боб.

— Анархия рулит, — лаконично заявил Шуг.

Боб держал кулек из коричневой бумаги, доставал оттуда волшебные грибы и ел один за другим, словно леденцы. Он предложил кулек Робину.

— Вы — людишки без убеждений, верно ведь? — сказал Робин, отправляя в рот пригоршню псилоцибиновых грибов. — Ленивые гедонисты. Вас волнуют только собственные мелкие жизни.

— Его политизировали, — объяснила я Бобу и Шугу.

— Ух ты! — сказал Боб. — Больно было?

Рядом с Робином появилась Шерон.

— Прямое действие, — сказала она, лихорадочно тряся сосками, — это единственный способ что-либо изменить.

— Именно! — согласился Робин.

— Херня, — сказал Шуг (очень лаконично, подумала я).

— Когда придет революция, вас и таких, как вы, поставят к стенке первыми! — прошипела Шерон.

Робеспьер, Сталин, Шерон — траектория развития политической мысли стала мне ясна. Шерон в полемическом задоре принялась разглагольствовать о том, как студенты будут править миром и как рабочие с местной часовой фабрики и хлебозавода возьмут на себя управление факультетом гуманитарных и общественных наук (кстати, вот это могло бы оказаться и к лучшему).