Витающие в облаках - [45]

Кара горячо закивала, не поднимая глаз от вышивки гладью, над которой сейчас работала.

— Кто такая Кара? — спрашивает Нора.

— Ты ее проспала.

Протея извлекли из корзинки а-ля Моисей, и сейчас его качала на коленке Оливия. От него пахло кислым молоком, он пускал слюни, как собака, и уже обслюнявил ей все бархатное платье. Оливия безрассудно, цинично или рискованно — в этой ситуации подошло бы почти любое наречие — села рядом с Шейлой, женой-домохозяйкой Роджера Оззера. Шейла понятия не имела, что Роджер встречается с Оливией, — для всех остальных членов группы это добавляло собраниям некоторую пикантность. Шерон, прежде чем податься в лесбиянки-сепаратистки, тоже успела побывать в любовницах у Роджера — об этой связи Шейла знала, и это добавляло собраниям еще большую пикантность.

От Оливии пахло духами «Мисс Диор», а от Шейлы — ароматом «Младенец», состоящим из запахов дезинфекции, створоженного молока и рвоты. Новенький Оззер сейчас ждал в коридоре, в подержанной коляске «Серебряный крест», тяжелой и прочной, как танк.

— Энгельс говорит, что эмансипация женщин невозможна, пока они исключены из производительной работы общественного характера…

Я чувствовала себя как на семинаре у Арчи, с той лишь разницей, что Шерон можно было приказать заткнуться, когда она начинала чересчур надоедать.

— Значит, ты считаешь, что домохозяйки не участвуют в производительной работе общественного характера? — взвилась Шейла.

Протей повернул голову и удивленно посмотрел на нее.

— Понимаешь, Шейла, — осторожно начала Шерон, — в обществе, правила которого определяют белые западные мужчины, находящиеся у власти…

— Именно, — сказала Кара.

Тут в комнату ворвалась Филиппа, волоча гору студенческих работ и мешок опилок для хомяка и громко извиняясь за опоздание:

— Я учила декартов круг с первокурсниками.

Это прозвучало словно экзотический европейский народный танец или забытая пьеса Брехта.

— Мы говорили о том, что домашний труд — проявление гендерного империализма, — напомнила Шерон.

— Это ты об этом говорила, — резко сказала Шейла.

По-моему, наши собрания сильно выиграли бы от присутствия нескольких мужчин. При виде Филиппы я вспомнила о Фердинанде. Интересно, проснулся ли он? Может, у меня получится выкроить время зайти к Маккью и наткнуться на него как бы случайно.

От этих приятных мыслей меня отвлекло открытие: оказывается, соски́ Шерон, как глаза на иных портретах, обладали необъяснимым умением следовать за зрителем по комнате. Этот факт был из тех, которые, раз заметив, невозможно перестать замечать. К несчастью.

— Кто-то должен сидеть дома и воспитывать детей, — шипела Шейла, обращаясь к Шерон. — Если бы мы надеялись на таких, как ты, человечество давно вымерло бы.

— Скоро эволюция все равно оттеснит мужчин на задний план! От них останется только сноска в учебнике биологии! — небрежно заявила Филиппа и добавила без всякой связи: — У нас сегодня вечеринка! Приглашаются все!

По моему опыту вечеринка — верный путь к катастрофе, но все остальные собравшиеся радостно закивали и зашептались. Все, кроме Шейлы, которая взвилась перед Шерон, как кобра, делающая стойку на хвосте, и заявила:

— Ты думаешь, что трахаться с кем попало — это вопрос гендерного равенства.

— Знаешь, Шейла, — сварливо ответила Шерон, — если ты хочешь быть частной собственностью какого-нибудь мужика, это твое личное дело.

— Лучше быть частной собственностью, чем общественной шлюхой, — торжествующе прошипела Шейла.

Шерон вдруг схватила стул, ткнула им Шейлу, как укротитель — льва (так происходят несчастные случаи), и завизжала:

— Я, в отличие от некоторых, хотя бы предохраняться умею!

Я решила, что благоразумие — это уже почти храбрость, и заявила, что мне надо писать реферат. Оливия вышла вместе со мной, вернув Протея Каре, которая неопределенно махнула рукой на Моисееву корзинку, стоящую у ее ног. Оливия уложила младенца в корзинку и засунула под стул Кары, от греха подальше.

Последнее, что я услышала, закрывая дверь, был пронзительный тонкий визг, словно младенца ткнули булавкой.

— Не знаю, зачем люди приводят в этот мир детей, — сказала Оливия. — Они их явно не любят, а мир — совершенно ужасное место.

— Ты написала реферат по Джордж Элиот? — спросила я.

Задним числом я понимаю, что моя реплика была довольно черствой.

— Извини, я взяла другую тему. Я писала по Шарлотте Бронте. Могу дать, если хочешь.

Она собиралась сказать что-то еще, но тут ей явно стало не по себе и она убежала в сторону туалета со словами:

— Извини, меня сейчас стошнит.

Я пошла за ней и придержала ее красивые светлые волосы, чтобы рвота на них не попала.

— Спасибо, — вежливо сказала она.

— Ты предлагала попить кофе — хочешь, давай сейчас? — спросила я, но Оливия сказала, что пойдет домой.

Оливия жила в цивилизованной квартире на Перт-роуд вместе с тремя другими девушками. Все четверо умели готовить и шить на машинке. Они устраивали званые ужины, покупали крем-депилятор и чистящие средства на всех, делали друг другу прически и при необходимости подтирали друг за другом рвоту. У Оливии была уютная комната в темно-зеленых тонах, полная приятных вещей (ароматические лампы, процветающие растения в горшках и старинные льняные вышивки с рынка на Денс-роуд). Оливия сидела в своей уютной комнате, слушала Баха и Пахельбеля и усердно училась, ожидая, пока Роджер Оззер втиснет ее в свое забитое расписание.