Витающие в облаках - [19]

Кевина возмущало, что в кафе не подают горячей еды.

Крупная девушка по имени Кара садилась за стол по соседству — это зрелище завораживало. Кара была нагружена подносом еды, тяжелым рюкзаком, тканой узорчатой греческой сумкой через плечо и, наконец, пухлым младенцем, который был примотан платком у нее за спиной.

Кара жила с другими студентами (в том числе Робином) в старом фермерском доме, который назывался Вестер-Балниддри, в дебрях сельской части графства Ангус. Они держали коз и кур и притворялись, что полностью себя обеспечивают всем необходимым. Но в случае глобальной катастрофы на них лучше было не рассчитывать — они не смогли бы выжить без доступа к благам цивилизации. Например, любое действие, для которого требовались инструменты, повергало их в панику. Если бы техническую эволюцию доверили обитателям Балниддри, человечество до сих пор хранило бы свои вещи в гамаках, подвешенных к деревьям.

Кара наконец уселась и принялась жадно поглощать большую длинную булку, битком набитую тертым сыром и кресс-салатом. Стиль одежды Кары можно было бы определить как «крестьянский». Сегодня на ней была индийская хлопковая юбка, тяжелые рабочие ботинки и огромный волосатый свитер, связанный, похоже, при помощи колышков от палатки. Голова повязана какой-то тряпкой на манер платка русских деревенских баб. Кожа — смуглая, словно ее натерли соком грецкого ореха.

Кара была родом из Кента, хотя походила на цыганку. После университета она собиралась окончить учительские курсы и спикировать на учеников начальных школ, прикрывшись невинным псевдонимом «мисс Джонс». Младенец, чье происхождение было едва ли не туманней моего, носил имя Протей. Кара таскала его с собой всюду, к большому расстройству преподавательского состава, обнаружившего, что не существует правил, запрещающих приносить младенцев на лекции и семинары.

Робину наконец надоело притворяться, что он читает «Игру в бисер», и он достал пачку гигантских листов папиросной бумаги и принялся набивать косяк под столом. Недавно он решил стать буддистом и с тех пор наводил на всех еще более смертельную скуку.

— В чем смысл жизни? Счаст-Лифф ли ты? — произнес Робин и глупо засмеялся, отчего у него затряслись плечи, как у собаки в мультфильме; почему-то все студенты Данди находили эту шутку уморительной.

— Как аукнется, так и откликнется, а? — сказал Шуг, садясь рядом с Робином.

Андреа заискивающе улыбнулась ему, но Шуга больше интересовал холодный круглый пирог (на языке жителей Данди — «перох»), который он в данный момент ел.

За всю жизнь Нора дала мне ровно два совета, оба — на вокзале в Ньюкасле, когда я впервые в жизни садилась на поезд, идущий в Данди:

1. Берегись людей с голубыми глазами.

2. Не питайся пирогами.

Я пыталась как могла следовать этой материнской мудрости, несмотря на ее неудовлетворительную стихотворную форму. Ведь я не могу больше рассчитывать ни на какие родительские советы.

— Так вот, я решил стать вегетарианцем, — сказал Робин, завороженно разглядывая бледные жирные внутренности пирога, поедаемого Шугом.

Протей заревел, и Кара выпутала его из рукотворного кокона. Под платком Протей был завернут в засаленное белое термоодеяльце, что придавало ему сходство с гигантским опарышем. Он гневно замахал кулачками, но Кара порылась у себя за пазухой, достала грудь и прицепила его к ней. Кевин побагровел от ужаса и принялся упорно разглядывать что-то чрезвычайно интересное на потолке, но тут увидел за соседним столиком Оливию и перевел взгляд на ее красные сапожки.

Оливия сидела с ребятами с факультета социальных работников, которые ее не замечали. Она читала «Горменгаст», очень медленно и внимательно, как читают те, кто обедает в ресторане в одиночку. Она прижала руку к щеке, открыв тонкое запястье с золотым браслетом. Несколько месяцев назад, в момент откровенности, наступивший в буфетной очереди, Оливия сказала мне, что браслет принадлежал ее матери.

— Она умерла? — осведомилась я небрежно, как подобает полусироте (вы ведь уже заметили, что мой отец вообще не появляется в моей собственной истории).

Да, сказала Оливия, умерла — покончила с собой, отравилась газом, и, что особенно неприятно, выбрала для этого ее, Оливии, десятый день рождения.

Андреа вдруг нырнула под стол, чтобы спрятаться от Шерон. Шерон — та самая, педантичная и внушающая страх девица, что захватила власть в группе борьбы за раскрепощение женщин, — жила с Андреа в одной квартире. Это была одна из тех студенческих квартир, жильцы которых в начале учебного года друг друга не знают, а к концу года — не любят. Это была также одна из тех квартир, где каждый жилец закупает продукты на себя, поэтому в небольшом холодильнике стояли в числе прочего пять пакетов молока (надписанных владельцами). Еще в этой квартире постоянно спорили о том, кто взял чье масло и кто поживился чужими кукурузными хлопьями. Шерон уже дошла до того, что помечала уровень на своей бутылочке томатного соуса и взвешивала свои куски маргарина.

Она сразу увидела Андреа и тут же направилась к ней. На Шерон была обтягивающая водолазка-«лапша», которая подчеркивала ее небольшую, ничем не стесненную грудь со странно выпуклыми сосками. На ходу грудь гипнотически подпрыгивала.