Витамины любви, или Любовь не для слабонервных - [25]

Ему послышалось вот что:

— Очень хочу Питера сегодня.

По его указанию я прослушала запись — раз семнадцать — и смогла сообщить ему только такую новость:

— Питер, она сказала не «хочу Питера», а «хочу пиццы». Питер? Алло? Питер? Вы меня слушаете?

Вздохнув, я положила трубку. Потом, снова вздохнув, подняла ее.

Я собиралась позвонить матери Джека, а если не дозвонюсь, то его отцу. У меня были телефоны обоих, и я не думала, что они оба переехали. Не такие это люди. Можно было зажать пальцами нос и притвориться, что я из пенсионного фонда, наврать, что мы послали бланки налога государственного страхования для Джека по неверному адресу. Ничего страшного, мы можем послать весь пакет бланков снова, но он должен вернуть их нам подписанными, так что куда мы должны?.. Или я могла позвонить от себя.

До того, как я познакомилась с матерью Джека, я уже создала себе ее образ. Зная Джека с его самомнением, я была уверена, что с момента рождения и до, скажем, прошлой недели он от нее только и слышал: «Ты такой красивый, такой чудный, ты самый красивый и умный ребенок на свете, мамочка тебя так любит, ты у мамочки замечательный, и забавный, и умница, и такой милый, ни у кого нет такого ребенка…» Но я ошиблась.

Я никогда не встречала человека, до такой степени лишенного душевного тепла. Как будто у нее вообще не было души. Я решила, что она просто очень несчастна. Все время, пока мы были у нее, она курила, пуская дым мне в лицо. Очень хотелось разогнать рукой дым перед носом, но я сдерживалась, не желая грубостью уподобляться ей. Ее дом был очень опрятен и похож на безупречно чистую пепельницу.

У каждой фарфоровой безделушки было свое место. На полу лежал белый ковер. На огромных кушетках, обтянутых гобеленом с цветочным рисунком, казалось, никто никогда не сидел. У кресел в том же стиле подлокотники были закрыты полиэтиленовыми чехлами, чтобы материя не залоснилась от человеческих прикосновений. Я заметила только две семейные фотографии в серебряных рамках: люди в официальных позах, снимки сделаны в фотоателье. Неужели у них нет своего фотоаппарата? Для меня это было доказательством отсутствия семейных уз.

Дом Габриеллы и Оливера был завален фотографиями (правда, Олли по специальности фотограф), но все же для меня это свидетельство семейного счастья. На фото — свадьба Габриеллы и Оливера, Габриелла и Оливер на Мальдивах, Габриелла и Оливер в Нью-Йорке, Габриелла и Оливер на Таиланде, Габриелла и Оливер в Гайд-парке; а позже — Габриелла, Оливер и Джуд в больнице, Джуд и Габриелла в саду, Джуд в кровати с Оливером, Габриелла, Оливер и Джуд в Сардинии, Джуд, Джуд, Джуд…

До рождения Джуда Габриелла заявляла, что не даст заваливать дом детскими игрушками и всяким младенческим хламом. После рождения Джуда она мне объяснила:

— Это ведь и его дом тоже. Почему не должно быть признаков его присутствия?

Это она мне сказала, когда я растянулась в холле, споткнувшись о яркую тележку на колесиках. Пока я лежала, потирая ушибленный подбородок, перед моими глазами вспыхнул красный свет и механический голос произнес: «Я — обезьяна».

В доме родителей Джека не было ничего свидетельствующего о том, что в семье есть сын. Ему было двадцать два года, но ничто не говорило о том, что когда-то он жил в этом доме. Мать Джека не предложила нам даже чая. Невозможно было представить, что когда-то он здесь бегал семилетним, играл в ковбоев и индейцев со старшей сестрой Маргарет. (Я с ней знакома — и она оказалась очень милой и забавной.) Невозможно было представить, как он стряхивает грязь с резиновых сапог в этой безупречной кухне с безобразным пробковым полом. Такое покрытие было, конечно, в моде лет сто назад, но в их кухне пол казался новым. Навряд ли Джеку когда-нибудь разрешали ухаживать за кроликом в школьном зооуголке, не говоря уже о том, чтобы завести дома щенка. Когда мы вошли в дом, мать не поцеловала Джека. Даже не прикоснулась к нему. И мне сразу захотелось сделать это самой.

Короче говоря, я решила зажать нос и изобразить, будто я из пенсионного фонда.

Пока я дрожащими руками отыскивала номер телефона, мысли мои были заняты другим.

Джейсон. Роджер. Два важных для меня человека убеждены, что это нужно сделать. Хотелось бы им верить.

Папа сказал так:

— Ханна, дочка, ты своими руками испортила свой первый брак. А я всегда считал, что все можно было наладить, если бы ты вовремя попыталась. Думаю, в душе ты со мной согласна. И не сомневаюсь, что ощущение краха, которое испытываешь, если брак не оправдал ожиданий (зачем он сказал это слово — «крах»?), отразилось на твоих отношениях с Джейсоном. Сейчас это проявилось в том, что ты сопротивляешься возможности начать все сначала. Тебе надо все обсудить с Джеком. Высказать то, что осталось невысказанным тогда. Вы оба были молоды, незрелы и глупы. Но твои ошибки оставили раны в твоей душе, и боязнь совершить новые мешает тебе начать совместную жизнь с Джейсоном.

Наверное, он прав. Гибель моего первого брака сильно повлияла на меня, особенно — как я теперь поняла — потому, что разрушила все я сама. За те десять лет, что я живу без Джека, я тысячу раз наблюдала на работе, как люди сами запутывают свои отношения. Сделать это невероятно просто. Но что такого я могу сказать Джеку, что волшебным образом вдруг излечит мою душу? Даже если посмотришь весь сериал «Скорая помощь», не станешь хирургом. Я не была уверена, что мой опыт дал мне много полезного. Конечно, кое-чему я научилась, но не стану уверять, что это поможет мне построить доверительные отношения во втором браке.