Високосный год - [20]

Глафира закончила пропалывать грядку и, вымыв руки у колодца, подошла к ним.

— Степан Артемьевич, милости просим в избу, — она поклонилась вежливо, по-старинному.

— Надо бы ехать, — директор оглянулся на машину. — Ну да ладно, зайду.

Когда сели пить чай, хозяйка поинтересовалась:

— Все Горку собираетесь закрыть? Перевезти избы в центр?

— Нет, — ответил Лисицын, — эту затею, пожалуй, придется оставить, как нереальную. Надо что-то другое,

— Хотите усовершенствовать сельский быт на городской манер? — допытывалась Глафира.

— Хотелось бы. А вот как — надо подумать.

— Ну, думайте, — мягко и чуть вкрадчиво сказала хозяйка. — Голова у вас молодая, ум гибкий. Только хорошенько думайте, чтобы всем польза была.

Эти слова Гашевой прозвучали как пожелание, как скрытый намек на что-то серьезное и значительное.

— А как надо, чтобы всем была польза? — Лисицын хотел выяснить все до конца.

Глафира отпила чаю из блюдечка, держа его по старинке, на растопыренных пальцах, и, подумав, продолжала:

— Вы спросили у Николая, почему мы сюда приходим. Он вам объяснил. В этом, Степан Артемьевич, большой смысл. Мы люди пожилые и очень привыкли к родному дому. Теперь хоть и переехали в каменный дом на Борке, и жить там удобно, хорошо, сюда все же тянет. Здесь ближе к земле. А там, в доме коммунального, городского типа, мы живем подобно птицам в клетушке. Нет простора того, что здесь. Тут все привольное, родное, знакомое с детства. Выйдешь, бывало, утром на крылечко, смотришь — солнышко встает, роса на траве играет, тяжелая, крупная. Черемуха под окном цветет — все бело. Река рядом, туман над водой легкий плывет, колышется, будто река дышит. Печь затопишь — дымок такой веселый над трубой вьется… В прежние-то годы и двор был живностью наполнен: корова, телушка, овцы, курятник на повети… Все голос подают, есть просят. Вам, наверное, этого не понять…

— Почему? Я вырос в деревне, в такой вот избе, и вас понимаю прекрасно, — сказал Степан Артемьевич. — Значит, надо, видимо, строить нам дома индивидуальные, усадебного типа, похожие на этот.

— Пожалуй. С этим я согласна. Там, в Борке, скот держать негде.

— А вы держали бы, если бы жили здесь?

— Не знаю. Корову, может, и держала бы. Только трудновато в нашем возрасте — сена надо много запасать, уход ей нужен. Отвык крестьянин от личного хозяйства, и не по своему нерадению. Было такое время: косить сено для своих коров не разрешалось. На фермах кормов не хватало

— Значит, надо наладить хорошее кормопроизводство, — раздумывал вслух Лисицын. — Такое, чтобы хватало и фермам, и для коров, находящихся в личном пользовании…

— Корма — это еще не все. Теперь придется снова прививать вкус к личному хозяйству. Особенно тем, кто помоложе. Они к этому не привыкли.

В открытое окно струился чистый, свежий воздух. Пахло багульником и мятой. Лисицын любовался видом из окна. Перед избой — грядки с острыми перьями лука, морковью, сочной картофельной ботвой. Дальше — некошеная лужайка с высокой густой травой еще дальше — пологий склон к реке, совхозный луг. Он обрывался у берега Лаймы, а на другой ее стороне — тоже луг, и за ним дымчато синел лес.

— Вид здесь — залюбуешься, — сказал Лисицын.

— Хороший вид. Природа у нас красивая, — ответила Гашева. — Останьтесь, Степан Артемьевич, сходите в баньку, попаритесь, — добавила она, видя, что Лисицын встал.

— Спасибо, но мне пора, — Лисицын вышел из-за стола. — Глафира Петровна, мне надо сказать вам пару слов. Проводите-ка меня.

Когда они вышли на улицу, Лисицын спросил:

— Что за человек Софья Прихожаева? Какая-то она неуравновешенная…

— Ничего худого о ней не скажу. Старательная. Но иногда ведет себя замкнуто, сторонится людей, — ответила Гашева. — Личная жизнь у нее не сладилась. Муж уехал, бросил. И то ли в отместку ему, то ли по слабости характера связалась она с другим. Есть тут у нас Трофим Спицын…

— Я слышал о Спицыне и о его связи с Прихожаевой. Это, конечно, их дело. Однако она ведь молодая, надо помочь ей стать на правильный путь. Поговорили бы вы с ней по душам, Вы, женщины, всегда найдете общий язык.

— Хорошо, поговорю, — охотно согласилась Гашева.

Направляясь к машине, Степан Артемьевич оглянулся. Дом Гашевых стоял посреди луга фасадом на юг. Большой, срубленный из толстого леса, с тесовой крышей, под которой было все — и жилье, и хлевы, и поветь, где хранили на зиму сено. И рядом погреб и банька… Дом стоял как символ старой деревни.

«Какой-то будет новая? Таких изб из неохватных брёвен теперь не построишь, леса изрядно вырублены», — Лисицын почувствовал, что под влиянием супругов Гашевых его охватила грусть по старой русской деревне. Так и бывает: поселится человек в новом доме, а старый к себе тянет. Слишком многое с ним связано в жизни.

А ему предстояло создавать новую деревню, и он еще не вполне представлял, какой она будет…

Северное Нечерноземье! Корни его уходят в глубь веков. В давние времена пришли сюда, в малоизведанные, необжитые земли, по рекам пращуры-новгородцы. Зоркий хозяйский глаз мужика, бежавшего от постылой жизни, приметил девственную нетронутость этих мест. Обширные леса, полноводные равнинные реки, лесные озера. И рыбы тут, и всякого зверья предостаточно.