Вирусный маркетинг - [50]

— Почему тебя это удивляет?

— Все остальные умерли!

— Повторяю: почему тебя это удивляет?

— Но ты все еще жива.

— Ты считаешь, что я выгляжу как живая? Именно это ты только что сказал. Я что, похожа на живое существо?

Он хохочет во все горло. Питается моей яростью.

— О да, ты живая. Даже чересчур, впрочем, в этом, конечно, виноват я сам. Я так закалил тебя, что ты стала несокрушимой.

— Ты думаешь, я несокрушима?

— Ты самая сильная, Иезавель. Сильнее меня. Чище.

— Чище?

— Никто никогда не осквернял тебя.

— Да? А как тогда называется то, что ты со мной делаешь? Где тут чистота?

Он отмахивается от моего замечания и отвечает, по своему обыкновению, обиняками.

— Ты чиста, никто не может сравниться с тобой или осквернить. То, чему ты подвергаешься, должно было бы осквернить тебя, но не имеет никакого действия, потому что тебя поддерживает Астарта…

— Ты псих!

— …а бог завета дал нам технологии, чтобы укрепить тебя, сделать непобедимой.

— Так почему же слабы другие? Они ведь тоже несли свой крест! И тоже должны были бы стать несокрушимыми.

Но я уже знаю ответ.

— Ты родилась подопытной, Иезавель. И выросла подопытной. У тебя сформировались физиология и психика подопытного. Молодые женщины вокруг — всего лишь жалкие копии. Ты метаконцепт. Системообразующий принцип, кормилица, муравьиная матка. Твои дочери станут такими же сильными. И даже еще сильнее. А твои сестры — слабые, хрупкие, надломленные. Я не могу рассчитывать на них, ты же понимаешь. Это был бы слишком большой риск для всех нас. Зато твои дочери…

Он не заканчивает фразу и, улыбаясь, смотрит на меня так пристально, что мне становится не по себе:

— Мои дочери?

Он опять смеется. Он любит застать меня врасплох. Позволяет мне нападать, а потом мстит, наслаждаясь эффектом, произведенным его репликой.

— Мои дочери?!!!

Он смеется еще больше, обнажая желтые от табака зубы.

«Мои дочери».

— О каких это дочерях ты говоришь?

ПРИВА,

6 ноября 2001

Уже тридцать километров они едут молча. С тех пор, как они покинули долину Роны и начали медленный извилистый подъем к перевалу Эскрине, Натан никак не может сосредоточиться на причинах, побудивших их отправиться в Прива. Так работает его мысль: она порхает от одной детали к другой. Идеи в его голове прилаживаются друг к другу, выстраиваются в цепочки, ощупью продвигаются вперед, и в итоге из них складывается целостная картина его жизни и мировосприятия. Через последовательные уточнения, ненавязчивые вопросы и внесение бесконечных изменений в первоначальную расстановку.

Натан глушит двигатель. Должно быть, уже почти полдень. Прямо перед ними возвышается фасад огромной больницы Сент-Элен. Все окна, за исключением тех, что обрамляют главный вход, закрыты решетками. От здания веет строгостью и холодным прагматизмом. Бурые стены сочатся грязью и плесенью. На фасад, обращенный к северу, приходится смотреть против света. И от этого он производит еще более зловещее впечатление.

Натан входит первым. Он направляется к отделу, который, судя по всему, должен быть регистратурой, и ждет, пока девушка за стойкой соизволит обратить на него внимание.

Через пару секунд она наконец поднимает на него глаза и с очаровательной улыбкой спрашивает, к какому пациенту он пришел.

— Вообще-то ни к какому. Я хотел бы встретиться с кем-нибудь из лаборатории СЕРИМЕКС.

— Вы ошиблись адресом, я не знаю лаборатории с таким названием.

— Позволю себе настоять, я уверен, что все правильно. Проверьте, пожалуйста.

В конце концов секретарша нехотя звонит администратору. К телефону никто не подходит. Она просит их подождать некоторое время и предлагает присесть в кресла, предусмотренные для этого справа от входа, что они и делают.

Натан в недоумении, пока женщина занята, он подходит к Лоре и Камилле.

— Вам не кажется странным, что она никогда не слышала о СЕРИМЕКСе?

Камилла собирается что-то ответить, но их прерывает секретарша, вышедшая из-за стойки. Улыбка исчезла с ее лица.

— Я передала вашу просьбу начальнику, он был удивлен и ответил, что узнает у директора больницы. Он только что перезвонил мне и распорядился отвести вас прямо в кабинет директора. Там вас ждут мой начальник и директор. Пожалуйста, пройдемте со мной.

Они еле поспевают за секретаршей, которая проводит их по лабиринтам психиатрической лечебницы до двери, на которой золотыми буквами выведено: «Профессор Марк Коломбе. Директор». Натан и девушки молча переглядываются. Они не ожидали так быстро оказаться прямо в кабинете директора. И по-прежнему ни одного упоминания о СЕРИМЕКСе. Помешкав, секретарша неуверенно стучит в дверь. Столкнувшись с настойчивым взглядом Натана, она опускает глаза, все так же переминаясь с ноги на ногу.

Натан спрашивает себя, что ждет их в кабинете.

«Отчего ей так неловко?»

Дверь открывается, за ней стоит лысый пятидесятилетний мужчина с внушительным животом, каким-то чудом втиснувшийся в коричневый костюм, который явно ему мал. Он жестом велит женщине оставить их, и она молниеносно исчезает, даже не взглянув в их сторону. Он обращается к ним, приглашая внутрь, а сам выходит.

Они оказываются в огромной комнате с непритязательной обстановкой в стиле брежневской эпохи. Почти по всему периметру выстроились массивные шкафы со стеклянными дверцами, таящие в себе сотни папок и всевозможных бумаг. На дальней стене висит дюжина портретов каких-то важных людей, очевидно, бывших директоров больницы. В центре разместился необъятный письменный стол лакированного дерева, заваленный книгами и документами, а на нем — лампа таких размеров, что при других обстоятельствах она выглядела бы явно неуместно. Перед столом спинками к ним стоят три дорогих кресла.