Вирусный маркетинг - [12]

Войдя в дом, я тут же наткнулась на дядю Джона, изумленно смотревшего на меня.

— Что ты тут делаешь?

Я застыла, не в силах выдавить ни звука.

Без папиного разрешения.

— Но, Иезавель, ты же прекрасно знаешь, что тебе запрещено выходить без сопровождения и без разрешения Питера! Что это с тобой?

Я смотрела на него молча: он волновался не меньше моего. Дядя Джон должен был следить за мной, пока папы нет. И только что допустил грубую ошибку. Он жестом велел мне идти в комнату, поднялся следом и запер дверь на засов.

Войдя, я сразу вынула из кармана записку и развернула. В ней было несколько фраз на английском, нацарапанных детским почерком.

«Привет, меня зовут Джейсон. Я живу в коттедже напротив. Мне одиннадцать лет. На прошлой неделе я заметил тебя в окне и с тех пор смотрю каждый день. Как тебя зовут? И почему ты все время за этим окном? Ты болеешь? Боишься солнца? Ответь мне, пожалуйста. Целую. Джейсон».

Сердце готово было выскочить из груди. Я перечитала письмо раз десять, не меньше. И была потрясена. Впервые ко мне обращался незнакомый человек. Я плакала от досады при мысли о том, что никогда не смогу ему ответить. Я не услышала, как за спиной отворилась дверь. Не заметила, что на меня смотрит разъяренный отец. Письмо было вырвано из рук, я получила жестокий удар в спину, потом по голове.

Упала и потеряла сознание.

Через несколько часов, когда я открыла глаза, обычные стекла в моем окне уже заменили темными. Сквозь которые невозможно увидеть улицу или коттедж соседей. Я могла только догадываться, день за окном или ночь, идет ли дождь или нет. Папа никогда больше не вспоминал об этом случае, но с тех пор моя комната постоянно закрыта на ключ, если я одна. Не представляю, что стало с Джейсоном. Продолжает ли он ждать меня? Надеюсь, папа не заставил его заплатить за любопытство слишком дорого. Он бывает очень жестоким, мой папа.

Его мать казалась такой красивой.

А папа любит причинять боль красивому.

ГРЕНОБЛЬ,

22 сентября 2007

Натан познакомился с Лорой два месяца назад.

«Целых два месяца».

Познакомился по-настоящему.

Два месяца он ничего не делает, не открыл ни одной книги, не включал компьютера, не возвращался на факультет, забросил исследования. Два месяца старается видеться с ней как можно чаще. Два месяца он стремится обходиться без телевизора, теоретических книжек, словарей, газет — безо всего.

Ему нужна только она.

Лора — это какое-то безумие. Одно то, как она держится и разговаривает, поражает его. Хоть она ничего такого и не говорит. Впрочем, да, кое-что. Что они обсуждают? Он помнит лишь обрывки.

Больше всего ему нравится, как она отвечает на вопросы. Каждый раз один и тот же ритуал. Она внимательно смотрит на него, пока он задает вопрос, затем на несколько секунд опускает голову, снова поднимает ее, какое-то время улыбается и только тогда отвечает.

Это миниатюрная женщина, довольно спортивная, всегда одетая в облегающие джинсы, короткие брюки, в юбки или платья. Натан представляет, как она бегает.

«Интересно, как она одевается для пробежки?»

Большие черные глаза.

«Молча изучает меня».

Орлиный нос, утонченные черты. Ровно столько нежности, сколько нужно, и почти прозрачная кожа. Ее руки настолько же тонки и миниатюрны, насколько длинны и бесполезны его. Бесконечно изящные пальцы. Длинные прямые волосы, темно-русые, а может, каштановые. Матовая кожа, усыпанная веснушками, огромный рот и пухлые губы, из-за которых показываются зубы, когда она улыбается.

«Ее груди…»

Не хватает слов, чтобы описать их.

Восхищение, граничащее с фетишизмом.

Натан никогда не дотрагивался до них, даже не видел, — они всегда закрыты футболкой или блузкой. Два месяца он не видит ничего, кроме них… не видя их. Конечно, есть еще и другое: звуки, чувства, ощущения, запахи. Невидимый аромат, который он блаженно вдыхает.

Их беседы длятся часами. Любой, послушав, сказал бы, что эти разговоры пусты. В них нет ничего существенного. Глубокого. Ничего общего с тем, о чем Натан говорит с коллегами и докторантами. Ни политики, ни разбившихся самолетов, ни дефицита торгового баланса, ни Европейской конституции, — и ни малейшего намека на его работу.

Никакого секса и даже прикосновений. Пару раз Натан ненароком касался ее пальцев, придерживая дверь или протягивая ей что-нибудь. Он даже забыл, что значит осязать. Не теперь, еще не время. Он довольствуется тем, что пожирает ее глазами, а она откликается на все его приглашения, то есть проводит с ним все время или почти все, десять-двенадцать часов в сутки. Вроде бы у нее есть приятель, и по этой причине она не может оставаться с Натаном постоянно.

Но Натану плевать.

И все же он страстно хочет ее. Непрерывно. Он не может отрицать этого. И не старается скрыть от нее. Вопрос так не стоит. Это стало очевидно с того раза, когда он впервые по-настоящему разглядел ее. С тех пор он просто убивает время, если ее нет рядом.

Она сказала, что год ходила на его лекции. На курсы «Идеология, власть и общество» и «Символическая функция маркетинга». Чем же он занимался все это время? Он не видел ее, даже мельком. Туман. Он хотел бы поговорить с ней об этом, но зачем? Через два дня она уезжает.