Вирус бессмертия - [142]

– Черт! – Дементьев невольно дернул спусковой крючок, пустив бессмысленную пулю в землю перед собой.

Выдернув иглу, он хотел пристрелить калмыка и уже вновь поднял ствол, но увидел летящий в него бумажный шарик величиной с мандарин. За шариком в воздухе тянулся едва видимый дымный след. В следующую секунду прямо перед лицом энкавэдэшника грохнул взрыв и полыхнула настолько яркая вспышка, что он взвыл от боли в глазах. Мир затянуло алыми кругами и голубыми сполохами – ничего, кроме них, видно не было. Рассвирепев, Дементьев начал палить наугад. Но ни рикошетов, ни криков он не услышал.

«Черт, стреляю вообще не в ту сторону», – подумал он.

Однако повернуться не получилось – мышцы свело каким-то неестественным холодом, и они перестали слушаться.

«Что же это со мной?» – в испуге подумал энкавэдэшник, не в силах ни выстрелить, ни подняться

– Что это с ним? – раздался голос Стаднюка.

– Парализующий яд, – ответил незнакомый голос.

– Так он жив?

– Да. Поехали скорее.

– И все чувствует? – не унимался Павел.

– Да. Поехали. Он очухается минут через десять. А видеть начнет и того раньше.

– Нет, погодите. Я его так не оставлю.

Дементьев словно сквозь пелену ощутил, что его схватили за ворот пальто и волокут по снегу. Под колено подвернулся камень, но боли не было.

– Куда ты его тащишь? – удивленно спросил незнакомый женский голос.

– В полынью! – зло ответил Стаднюк. – Он мне завидовал, что я там окажусь, так я ему устрою. Под Новый год все желания должны исполняться.

– Не делай этого! – крикнула женщина. – Он же совершенно беззащитен!

– И хорошо, – довольно ответил Павел. – Очень хорошо, что он беззащитен. А то в бою умереть не так обидно. Пусть почувствует, гад, каково было другим беззащитным. Каково мне было своими ногами идти к той полынье. Я разве мог защититься? Куда против револьвера-то? Не трогайте меня! Отойдите все! Я никуда не поеду, пока не утоплю этого гада!

На Дементьева накатил дикий страх. Постепенно слепота отступала, и он увидел удаляющуюся машину, возле которой стояли калмык, Сердюченко и Марья Степановна. Стаднюк с трудом тащил его за ворот пальто, но упорно двигался к цели.

– Ты не обижайся, – задыхаясь от усилий, шептал он Дементьеву. – Я тебя так утоплю, что больно не будет. И проблем у тебя не будет, сволочь ты эдакая. Погрузишься в ласковую пучину беззаботной вечности. Ты же хотел этого?

И тут вдруг Дементьев заметил, что ледяная неподвижность, сковавшая его мышцы, постепенно рассасывается. Он попробовал шевельнуть губами, но они едва слушались, а руки и ноги по-прежнему отказывались подчиняться. Однако частичное возвращение ощущений вселило в Дементьева надежду.

«Стаднюк хиляк, – подумал он. – Пока он меня дотащит, паралич пройдет, и я ему такое устрою…»

Павел тянул энкавэдэшника, уже не обращая внимания на ветер, на пронзающий до костей мороз, на снег, через который было тяжело пробираться. Неизведанное чувство двигало им – не месть, не обида за унижение, а чувство необходимости восстановления справедливости.

«Каждому воздастся по заслугам его», – вспомнил Стаднюк слышанную от бабушки фразу.

– Не топи меня, – непослушными губами шепнул Дементьев. – Брось. Езжай, я тебя не выдам. Только не топи. Пожалуйста.

– Не бойся, – ответил ему Стаднюк. – Один человек мне говорил, что тонуть в полынье совсем не больно. А человек тот – большой дока в таких делах. Знаешь, сколько народу он на тот свет отправил? Ему можно верить.

Наконец Павел добрался до льда, но тащить грузное тело не стало легче. Ноги скользили, а пальто шершаво скребло снег, словно было скроено из наждачной бумаги. Однако Стаднюк не сдавался. От усилий в глазах поплыли кровавые круги, он уже не видел ничего и не слышал, желая только одного – скорее отправить тело Дементьева в полынью.

И вдруг тащить стало легче. Павел удивленно повернул голову и заметил Сердюченко, который ухватил Дементьева за другой край ворота и тоже потянул к полынье.

– Та ты ж один его и за час не дотащишь! – со злобной улыбкой объяснил водитель свое появление. – А у меня, видно, день такой. Одного я уже успокоил, да, видно, как начнешь, так и покатишься дальше. Как бы не привыкнуть. Сколько же эти гады крови у меня попили!

– Подождите! – раздался позади голос Марьи Степановны.

Она подбежала, укутанная в халат китайца, и тоже приняла участие в общем деле.

Ли стоял возле машины, задумчиво наблюдая за происходящим. Сцена на льду напомнила ему мистерию. Трое бывших рабов тащили тело своего поверженного господина к месту ритуального утопления. Каждым двигало что-то свое – Стаднюк хотел очиститься от позора унижения, Сердюченко мстил за жену, а Машенька хотела отправить на дно бессмысленно прожитые в штабе Дроздова годы. И никому из них не было дела до того, что лично Дементьев не приложил руку ни к тому, ни к другому, ни к третьему. Для них он был просто энкавэдэшником, символом ненавистной системы, скорее ритуальным чучелом, нежели живым человеком.

«Надо поскорее уехать из этой страны, – думал Ли. – Она разрушает душу, превращая человека в одно из двух страшных зол – либо в раба, либо в господина. Нигде я такого больше не видел. И никогда не думал, что смогу стоять и просто смотреть, как люди, к которым я отношусь почти как к друзьям, тянут на моих глазах топить человека, который лично им ничего плохого не сделал. Да, этот человек должен был утопить Стаднюка, но ведь не по своей воле! Ему приказал Дроздов. А Дроздов уже мертв. Какой смысл убивать его раба? Нет, не могу я понять, кто из них прав, а кто виноват. Поэтому не смею вмешаться».