Виргинцы (книга 2) - [23]

Рэйчел Эсмонд-Уорингтон,

P. S.

Я посылаю письмо также и леди Марии, но не вижу необходимости ставить в известность ее или моего дорогого Гарри о том, что его мать, а быть может, и Ваша милость рассчитывают несколько увеличить его небольшое состояние. Этот брак невозможен со всех точек зрения".

— Письмо моей матери не содержит ничего для меня нового, сударыня, сказал Джордж, откладывая письмо в сторону. — Я всегда знал, что Гарри любимый сын госпожи Эсмонд, как он того и заслуживает. У него множество достоинств, которыми я, к несчастью, не обладаю. У него более красивая внешность…

— Ну, нет, в этом вы ему не уступите, — сказала старая дама, бросив на него лукавый взгляд. — И если б не ваши каштановые, а его белокурые волосы, вас бы и не отличить друг от друга.

Мистер Джордж поклонился, и легкий румянец окрасил его бледные щеки.

— У него нрав легкий, а у меня угрюмый, — продолжал он. — Гарри всегда весел, а я скорей наоборот. Он знает секрет привлекать к себе все сердца, а мой удел иметь очень немногих друзей.

— У вас с моей сестрицей было несколько маленьких стычек, — сказала баронесса. — Такие стычки, помнится, постоянно происходили прежде и в нашей семье, и если моя сестрица пошла в нашу матушку…

— Моя мать никогда не называла ее иначе, как сущим ангелом, — поспешно возразил Джордж.

— Ах, так всегда говорят о тех, кого уже нет в живых! — воскликнула баронесса. — Да, Рэйчел Каслвуд, если хотите, была ангелом… во всяком случае, так считал ваш дед. Но позвольте мне сказать вам, сударь, что ангелы порой не слишком commodes a vivre {Удобны для совместной жизни (франц.).}. Возможно, им трудно жить среди нас, грешных, и дышать одним с нами воздухом. Моя дорогая маменька была столь совершенна, что никак не могла простить мне моих несовершенств. О, боже, как она угнетала меня этим своим ангельским видом!

Джордж опустил глаза и невольно вспомнил свою невеселую юность. Ему совсем не хотелось открывать семейные тайны этой любопытной и циничной светской старухе, которая, однако, невзирая на его молчаливую сдержанность, словно бы читала его мысли.

— Я вполне понимаю вас, сударь, хотя вы и держите язык за зубами, сказала баронесса. — Проповедь с утра, проповедь на сон грядущий и две-три проповеди в воскресный день — вот и все, что требуется, чтобы прослыть высоконравственным человеком в глазах людей; всякое развлечение греховно; все мы, светские люди, подлежим отлучению от церкви; танцы — мерзкая разнузданность; посещать театры — как можно! Игра в карты — прямой путь к погибели. Да разве это жизнь? Бог мой, разве это жизнь?

— Мы могли играть в карты в любой вечер, стоило нам только захотеть, улыбаясь, сказал Джордж. — А мой дед так любил Шекспира, что и матушка ни слова не смела сказать в его осуждение.

— Да, помню. Он знал целые страницы наизусть, хотя, на мой взгляд, мистер Конгрив писал куда лучше. И потом, еще этот ужасный скучнейший Мильтон, — ваш дед и мистер Аддисон всегда зачем-то делали вид, будто они его обожают! — вскричала старая дама, постукивая веером.

— Если ваша милость не жалует Шекспира, то вы сойдетесь с моей матушкой, ибо она тоже совершенно к нему равнодушна, — сказал Джордж. — И, право, мне кажется, что вы не совсем к ней справедливы. Любому бедняку она готова помочь; любому больному она…

— Ну еще бы! Она, конечно, тут как тут со своими ужасными слабительными и пилюлями! — прервала его баронесса. — В точности как моя маменька!

— Но она по мере сил старается вылечить их! Она исполняет свой долг так, как понимает его, и хочет только добра.

— Я не порицаю вас, сударь, за то, что вы исполняете ваш долг и остаетесь при своем мнении относительно госпожи Эсмонд, — сказала старая дама. — Но, во всяком случае, в одном вопросе мы все трое, безусловно, сходимся: этому нелепому браку необходимо помешать. Вам известен возраст Марии? Я могу сообщить вам это, хотя она и вырвала титульный лист из нашей фамильной библии в Каслвуде.

— Моя матушка хорошо помнит возраст своей кузины, и разница в летах между нею и моим бедным братом приводит ее в отчаяние. И в самом деле, женщине ее возраста, выросшей в городе, привыкшей к лондонским развлечениям, к роскоши, жизнь в нашем виргинском поместье покажется крайне унылой. К тому же и дом там, в сущности, Гарри не принадлежит. Видит бог, он там всегда желанный гость, более желанный, быть может, чем я, законный наследник поместья, однако, как я уже ему говорил, весьма сомнительно, чтобы его жене… чтобы ей понравилось у нас в колонии, — слегка покраснев, с запинкой произнес Джордж.

Старая дама резко рассмеялась.

— Ах, племянник Уорингтон, — сказала она, — вы можете говорить со мной без стеснения. Я не стану передавать наш разговор вашей маменьке. Будто я не знаю, что у нее нрав крутой и она любит поставить на своем. Гарри тоже держал язык за зубами, однако, даже не будучи особым прозорливцем, можно догадаться, кто у вас там верховодит в доме и какую жизнь устроила вам моя сестрица. Я так люблю мою племянницу, нашу дорогую леди Молли, что была бы очень рада, если бы она годика два-три пожила в Виргинии под властью вашей маменьки. Вы, кажется, смущены, сударь? Да, Гарри сказал мне все же вполне достаточно, чтобы я поняла, кто заправляет всем в вашей семье.